Девушки для диктатуры сионизма

Где-то в году в 84-том довелось мне мыться. В Москве в Сандуновских банях, — в ответ на выпад Шпрехшталмейстера сказал Рабинович, — Неожиданно в помещение бани ворвалась милиция и люди в штатском и начали проверять у всех документы. Причем облава проводилась и в мужском и женском отделениях бани одновременно. Все, кто мылся без паспорта, были задержаны до выяснения. Таким способом Андропов пытался принудить весь советский народ находиться в рабочее время на рабочем месте. С задержанными без паспорта беседовали ветераны партии и труда в помещении администрации бань. Какой-то нахохлившейся бабкой мне был задан вопрос — как я дошел до жизни такой?

Склонный к покаянию, я вкратце остановился на нескольких якобы совершённых мной зверских убийствах, после чего смиренно выразил желание пожертвовать всё своё состояние синагоге при таганской тюрьме.

— Может быть, вам стоило бы обратиться по этому поводу в Моссовет? — преодолев испуг при слове «синагога», пробормотала нахохлившаяся бабка.

Я почувствовал легкие уколы совести. Мой рассказ о зверски зарубленной мною старухе-процентщице произвёл на бабушку очень тягостное впечатление. Да и юную Зою Космодемьянскую ей было жалко до слёз. Она даже возмутиться и спросила: «Да как же у тебя поднялась рука?»

В ближайшем отделении милиции, ознакомившись с моим чистосердечным признанием относительно старухи-процентщицы, какой-то милиционер лет пятидесяти с умными глазами и погонами старшего лейтенанта на плечах, сказал мне: «Геморрой твой — враг твой», и отпустил меня на все четыре стороны. Перебравшись на жительство в страну победившего иудаизма, я наивно предполагал, что здесь все такие, и что мой геморрой если и не рассосется бесследно, то не будет так бросаться в глаза. Но, оказывается, я ошибся. И в израильском сумасшедшем доме мне настиг работник псковского цирка, который нагло пытается наступить своей ногой тяжелого атлета моей песне на горло.

— Эту песню не задушишь, не убьешь, — не без грусти констатировал Пятоев, — а как жаль.

— Нет, вы посмотрите на этих ценителей моей поэтической музы! — возмутился Рабинович, — на себя бы посмотрели. Чего стоит, к примеру, болезненная тяга Шпрехшталмейстера к игре в шашки. Невольно вспоминается следующий эпизод. Есть у нас один пациент, большой любитель сразиться в шашки. Его мастерство шашечной игры строилось на редкой способности незаметно для противника красть шашки с доски. Шпрехшталмейстер, осведомленный об этой особенности игры пациента Оффенбаха, играет с ним, не отрывая взгляда от доски.

И надо же такому случиться, что в это время, когда они сражались за шашечной доской, к нашему отделению судебно-психиатрической экспертизы медленно, но верно приближалась главная проверяющая из Иерусалима. А к нашему отделению у нее отношение особенное. Во время прошлой проверки именно в нашем отделении у нее случился бурный роман с одним из пациентов.

Конечно, она не могла забыть историю своего знакомства с Мустафой, которая произошла при столь романтических обстоятельствах. Они виделись всего три раза, но она ни о чем не жалела, не звала и не плакала. Иногда ей даже казалось, что всё прошло как с белых яблонь дым. Но она помнила каждую мелочь, связанную с их свиданиями. Когда главная проверяющая подходила к отделению судебно-психиатрической экспертизы, у неё пересохло во рту и сердце забилось в груди, хотя никак не могла понять — отчего. Для того чтобы немного успокоится, она вышла в прогулочный дворик отделения и порывисто вздохнула. Среди пациентов главная проверяющая узнала нескольких виновников громких преступлений, которых показывали по телевизору. Это её немного отвлекло и успокоило. Неожиданно один знаменитый насильник, у которого брали интервью все каналы израильского телевидения, как-то быстро и очень неожиданно положил её животом на теннисный стол, так, что ноги свисли вниз, резко поднял подол платья, по-хозяйски похлопал по правой ягодице, так похорошевшей после недавней пластической операции, и приступил к снятию трусиков. Бурный роман со знаменитым насильником, тем более на жестком теннисном столе и в окружении многочисленных болельщиков, в настоящее время не входил в её планы. В результате главная проверяющая громко закричала. Ей хотелось кричать так, как кричат насилуемые женщины в арабских фильмах, пикантно и жалобно, но из её груди вырвался рык страдающего запором динозавра.

«Как же они воют, — с тоской подумал сидевший на другом конце теннисного стола и не спускавший глаз с шашек Шпрехшталмейстер, — нормальный человек так не воет даже тогда, когда его насилуют. Да и стол сильно качают, хотят, чтобы я отвернулся, и Оффенбах убрал с доски пару моих шашек. Вот они, интриги масонские».

Плодом его размышлений стала фраза, которую Шпрехшталмейстер проронил, не поворачивая головы: «Кто будет стол качать — тому уши местами поменяю».