Девушки начинают и выигрывают

Ого. Сегодня вечером постоянно стоящая дыбом шерсть Брайана стоит еще на градус выше. Плохой знак.

— Ничего-ничего. Как дела?

— Представляешь, один из наших фотографов потерял оборудование стоимостью пять тысяч долларов, руководитель отделения политических наук угрожает подать на нас в суд за диффамацию, а «Гарвард кримсон» только что выиграла журналистскую награду, третий год подряд оставив нас с носом. А в остальном — жизнь прекрасна.

Я же говорила…

— Значит… это, вероятно, означает, что ты не знаешь, где Мелвин, — говорю я, думая, что он, возможно, прекрасно знает, где Мелвин.

Брайан знает обо всем, что происходит в его газете. Отчасти поэтому он так хорошо делает свою работу. Быть может, он достигнет в своей жизни чего-нибудь выдающегося, например, станет издавать «Нью-Йорк таймс», а я буду умолять его взять меня на какую-нибудь ничтожную, нешикарную должность, которую ему придется мне дать, потому что: а) мы с ним спали и б) после того, как мы с ним спали, я пообещала никому не рассказывать, что у него преждевременная эякуляция. Он утверждает, что это случилось с ним лишь раз. И к тому же с ведущей секс-колонки. Дуракам везет.

— Мелвин пошел за пиццей. Подожди здесь, составь мне компанию, пока он не вернется, — оптимистически предлагает он.

— Извини, дорогой, твоя нынешняя девушка играет в регби, а я — литератор. Наши шансы слишком неравны. И потом, — говорю я, сверяясь с часами, — она должна появиться с ежевечерним визитом через семь минут и тридцать шесть секунд.

Нынешняя любовь Брайана каждый вечер ровно в девять часов приносит ему в редакцию печенье.

Умная девушка.

— Ладно, — произносит он, уже потеряв ко мне интерес и разглядывая строчку входящих писем своей электронной почты, которая лихорадочно мигает двадцатью двумя непрочитанными сообщениями.

— Не наживи язву, — напоминаю я Брайану и направляюсь к двери, успев при этом схватить с его стола последнюю банку пива «Пабст блу риббон».

Он смеется:

— Ладно-ладно. Не подцепи триппер.

Я густо краснею, но предпочитаю не реагировать на его реплику.

Бегом спускаюсь вниз, в закуток Мелвина, по-прежнему раздраженная его отсутствием и готовая идти домой, а не общаться с миром. Общение с ним требует слишком много энергии.

Я сажусь на вращающийся стул Мелвина и начинаю крутиться, все еще поглощенная мыслями о предстоящей мне длинной ночи за учебниками и надеясь, что мне удастся докрутиться прямо до каникул на День благодарения, наплевав на все свои обязанности.

В тот момент, когда у меня начинает кружиться голова, я вижу спешащего ко мне Мелвина — в одной руке он держит пиццу, другой поправляет очки. Его каштановые кудри прыгают по лбу. Плечом он прижимает к уху сотовый телефон и почти кричит в него:

— Хорошо, мама, хорошо. Обещаю. Я позвоню бабушке завтра. Хорошо, мам!

— Ты опоздал, — сурово говорю я, когда он прощается со своей властной матерью (через десять минут она позвонит снова).

— Ты красивая.

— Я тебя ненавижу.

— Я тебя люблю.

— Мелвин, — с угрозой произношу я.

— Хлоя, — ласково отзывается он.

Он меня просто бесит. Но все равно я ничего не могу с собой поделать — питаю слабость к этому мерзавцу. Один из самых старых моих друзей как-никак.

— Мелвин, на этой неделе мне нужно написать миллион с половиной тестов и рефератов. У меня нет времени выслушивать твою чушь, поэтому просто скажи, зачем ты вызвал меня сюда сегодня вечером.

— Успокойся, Хлоя. Ну, как дела?

— Что?

— Как у тебя дела? Мне нравится, когда мои авторы расслаблены. Я просто хочу знать, как ты живешь. Что хорошего произошло у тебя за последние дни?

— Нечего меня опекать, — сардонически отвечаю я.

— Хорошо, хорошо, — отступает Мелвин, наконец заметив мое раздражение. — Я хотел поговорить с тобой о большом выпуске, посвященном «Гарварду-Йелю».

«Гарвард против Йеля», или «Игра», — ежегодный футбольный матч, который проходит за неделю до Дня благодарения. Это одно из самых волнующих событий года, так как выездная гулянка компенсирует промежуточные экзамены. И одновременно демонстрация посредственного студенческого футбола.

— Так что насчет выпуска? — спрашиваю я, мне любопытно, что задумал Мелвин. Раздражает он меня или нет, но голова у парня и в самом деле переполнена блестящими идеями.

— Я тут подумал, как будет на этой неделе выглядеть «Сцена», и хочу, чтобы она расшевелила по-настоящему. Я хочу, чтобы твоя колонка была смешной. Я имею в виду — смешной до хохота, чтобы уписаться, топать ногами и стучать ладонью по столу.

Вот это да! Стало быть, никаких ограничений.

— Ты можешь это сделать? — нетерпеливо спрашивает он.

— Ну, я… я могу попытаться. Я всегда пытаюсь… — Я умолкаю, внезапно ощутив приступ легкой паранойи. И сильной нервозности. — Разве в последнее время я писала не смешно? Мои материалы не на уровне? В чем дело? — С каждой секундой мой голос повышается на октаву. Я не в настроении выслушивать критику.

В особенности от Мелвина.

— Ну… — начинает он, снова поправляя сползшие очки и делая задумчивую паузу.

— Мелвин, — с угрозой произношу я, — давай к делу.

У меня куча работы, и я хочу отсюда выбраться.