— Иришка, может, это и вправду твой шанс? Считай, что Жаклин как бы оставила тебе наследство.
— Хорошо наследство — четыре оболтуса…
— Думаю, твоей подруге было бы приятно, что её место заняла ты, а не какая-нибудь, как ты выражаешься, чувырла. Только умоляю тебя, никаких качелей над толпой!
— Не волнуйся, на сцену меня ещё никто не гонит.
— Поступай так, как тебе действительно хочется. А папе мы пока ничего не скажем…
— Терпеть не могу, когда вы шушукаетесь по-русски!
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Выглядишь старше.
— Что-то я не заметила, чтобы
— Молодец. Дерзи — только не мне, это пригодится тебе в общении с журналистами.
— Я и сама журналистка. Правда, недоучившаяся.
— Где учишься?
— В Сорбонне.
— Ладно, доучишься. А где живёшь?
— В Сен-Манде.
— Если всё пойдёт хорошо, тебе придётся переехать в Париж.
— Вы просто не представляете, насколько я не против!
— Это твой натуральный цвет волос?
— Да, хотя родилась я лысой блондинкой.
— Думаю, к твоим глазам очень подошёл бы рыжий.
— Вы хотите сделать из меня клона Жаклин? Не выйдет!
— Ладно, успокойся, не хочешь рыжей — оставайся шатенкой. На чём ты умеешь играть?
— На фортепьяно. Я окончила музыкальную школу.
— А на гитаре?
— Немного. Но… не очень хорошо. То есть совсем плохо…
— Кто тебя учил?
— Марк.
— Понятно… — со вздохом протянул Бернар. — Значит, на гитаре играть не умеешь. Какие песни группы ты написала?
— И ты так просто отдавала их ребятам? — удивился Перуэн.
— А что мне ещё оставалось с ними делать? Сама я пою только дома, когда… посуду мою.
— Грязной посуды у нас здесь нет, но, может, споёшь нам что-нибудь?