Дездемона умрёт в понедельник

Утром, довольно поздним, когда уже все волшебства обязаны рассеяться и сгинуть, Самоваров проснулся. В Эдиковом предбаннике действительно ничего волшебного не обнаружилось. Предметы приобрели свой дневной вульгарный вид: и облезлый шкаф, и рваные куски картона в углу, и стол с кучей бумаг и с глубокой тарелкой, полной окурков. Самоваров проснулся, увидел все это и понял, что вряд ли можно проснуться более иным, чем был накануне. На его груди спала обнимающая Настина рука с коротко остриженными детскими ноготками. Под ее головой, под сетью спутанных пепельных волос, виднелась безобразная плюшевая подушка. Сам же Самоваров почивал на какой-то промасленной Эдиковой куртке, шея его затекла — собственно, оттого он и проснулся. «Мать честная», — чуть не вслух простонал он, когда увидел спящую Настю и одновременно ощутил общее их сладостное тепло под засаленным одеялом, которым укрывался, верно, сам царь Федор Иоаннович. «Зачем я вчера не уехал? — продолжил Самоваров беззвучные стоны. — Или позавчера? Хотел ведь! Это все Овца-Овцеховский! А теперь коготок увяз — всей птичке пропасть!» Он сравнил себя с птичкой, потому что сумасшедшей этой ночью (вот что значит полная луна! сомнамбулы падают с крыш, а здравомыслящие люди делают глупости) под царским одеялом было у них говорено: они будут отныне вместе, вместе, вместе; они давно друг друга безумно любят! Настя домой, к родителям, ни за что не вернется, а сразу поселится в Нетске у Самоварова!.. а тут, в Ушуйске, они будут вместе, вместе, вместе! среди Юрочкиного цветника! Нет, это должно было случиться! рано или поздно! они знали, знали!..

Все это говорила, разумеется, Настя. Самоваров вздыхал и сомневался. Он нажимал и на разницу в возрасте, и на свою инвалидность, и на то, что нрав у него нудноватый. Не забыл он сообщить, что в служебной квартире, помимо Юрочки и Мишки, водится пропасть тараканов. Но все-таки выходило по Настиному. И вот теперь, держа в затекших объятиях эту прелесть — прелестная ведь девочка! — Самоваров не мог понять, рад он или не рад.

Скорее, не рад. Не собирался он обзаводиться никакой прелестью! Он любил свою привычную и спокойную жизнь, свою спартанскую квартиру с коллекцией самоваров. Не противны ли ей самовары? Хотя согласилась же она на тараканов… Нет, с Настей не обойдешься так попросту, как с теми бывавшими у него нетребовательными женщинами, бесследно забытыми. Одна надежда: вот она сейчас проснется — и слетит вчерашний дурман. Особенно, когда увидит его истинную утреннюю физиономию. Не обрадуется! Во всяком случае, сам Самоваров, даже свыкшись со своей наружностью, никогда не радовался ее отражению в разных блестящих предметах.

Нетерпение тотчас же убедиться, что она действительно не обрадуется, и он снова будет свободен настолько овладело Самоваровым, что он довольно резко пошевелился и стал высвобождать свою руку из-под Настиного плеча. Настя вздрогнула. Ожили ее ресницы. Самоваров нарочно разместил свою небритую физиономию в поле ее зрения. Настя приоткрыла глаза, медленно и блаженно улыбнулась, будто увидела не небритое помятое лицо, а нечто невыразимо прекрасное, и потянулась к нему губами. Самоваров свалился в нелепую сладострастную бездну, из которой не было никакого исхода. «Черт дернул меня…» — привычно подумал он, погибая и увязая окончательно.

К полудню они явились в театр уже привычно в обнимку. Они успели побродить по слякотному, серо-бурому Ушуйску, поесть в какой-то пельменной, порадоваться, как прекрасна их внезапно соединившаяся жизнь, придумать, как они вместе теперь будут душить Мумозина. Они насмерть исцеловались, и у Самоварова с непривычки заныли и губы, и зубы. И хотя его обдавало иногда холодным потом здравомыслия (чего она на меня набросилась? нет ли какого подвоха? уж не смеется ли надо мной?), все-таки он не бунтовал, а только кивал и целовался.

Знакомые лица, встреченные в театре, показались Самоварову странноватыми, но он приписал это собственной нелепости в роли бой-френда. Только в декорационном цехе он заподозрил неладное. Кружевница с конфетной коробки, прекрасная Лена сидела привычно за своим «Зингером» под сочившимся брюхом потолка. Она не улыбнулась и не проявила ожидаемого любопытства по отношению к Насте, а только сказала настороженно:

— Слышали уже?

— А что такое? — легкомысленно бросил Самоваров. Он решил, что Геннадий Петрович снова, по своему обыкновению, хватал за грудки Владимира Константиновича.

— Не знаете, стало быть. Таню нашу убили.

Глава 8

— Как? Когда?

— Задушили. Дома у нее. Нынче ночью.

— Господи! Наверное, шпана какая-нибудь. Столько сейчас квартирных грабежей…