Дежурство доктора Тшинецкого

После холодного душа Стефан вытерся жестким полотенцем и пришел к выводу, что чувствует себя превосходно. Когда вышел из ванной, заметил далеко во мраке неровный клин света. Он пошел туда. В изоляторе лежала женщина, она была без сознания; больная эклампсией, уже после родов. Простыня была поднята с двух сторон и так привязана к ручкам кровати, что между краями полотнища оставалась лишь двухсантиметровая щель, через которую можно было наблюдать лицо больной. В рот ей было вложено устройство, не позволяющее стиснуть челюсти. Веки были закрыты не до конца, белки блестели узкими полосками, из груди вырывалось медленное, мерное хрипение. По ногам пробегали волны судорог. У маленького столика сидела молодая санитарка, оперев голову на руки. У нее было молочно-белое лицо с необычайно правильными чертами, а из-под чепчика выбивался тяжелый узел золотых волос. Стефан посмотрел в ее фиолетовые глаза и подумал, что ее красота здесь, собственно, совсем не нужна. Спросил ее о состоянии больной.

— А почему вы не закрыли дверь? Оставить так?

Оказалось, что сестра немного боится женщины без сознания. То есть, собственно, совсем не боится, но…

— Как-то так жутковато. Когда она была в сознании, то была самая обыкновенная девка, а сейчас какая-то такая странная. Где она сейчас?

— Ее душа? — спросил Стефан. Ему захотелось смеяться. — Я вам дам какой-нибудь справочник по философии, — сказал он серьезно. — У людей по этому поводу весьма различаются взгляды…

Возвращаясь, заглянул к новорожденным. В белом, сиявшем глазурью стен помещении тремя рядами стояли маленькие кроватки, как клетки на высоких ножках. За перегородкой находились термостаты для недоношенных, которые тихо пищали, обложенные ватой. Воздух был наполнен прерывистым плачем и писком. Щуплая санитарка девичьей красоты, губки бантиком, молниеносными движениями меняла пеленки толстенькому младенцу.

Стефан поискал взглядом другую сестру, стоявшую в проходе между кроватками.

— Как ребенок этой… — он поискал в памяти фамилию варшавянки, но не смог вспомнить, — тот ребенок, что родился последним, там были щипцы.

— Ага… я как раз собиралась звонить господину доктору…

— Ну? Что с ним? — Он сделал шаг вперед.

— У него судороги.

— Гм. Останусь здесь у вас, — сказал он, а когда она показала ему кроватку, присмотрелся к белому личику, торчавшему из пеленок, подтянул к себе кресло и сел, опираясь головой на холодную латунную спинку.

В третьем часу утра Стефан возвращался по коридору первого этажа в дежурку. Последний отрезок пути был в полной темноте; он утратил ориентацию и долго кружил по какому-то закоулку, пытаясь ощупью найти дверную ручку. Наконец взял нужное направление и попал в дежурку. Споткнулся о линолеум, ударился бедром о столик, вытянул перед собой руки и уронил бутылку, которая со стуком покатилась по полу. Это его отрезвило. По-прежнему в темноте он вынул из кармана платок, обернул им дно бутылки и стукнул по паркету. Пробка выскочила, жидкость выплеснулась ему на халат и на руки. Он задрал голову и стал пить — жадно, большими глотками, от которых жгучее тепло расплывалось в груди. Потом поставил бутылку и вышел, не закрывая дверь. Попал к выходу из здания. Его охватил холод ночи. Вокруг был такой мрак, что он едва мог отличить тропки от газона. За черными кронами деревьев застыло мутное зарево города. Он шагал, опустив голову. Потом обернулся. Блок клиники состоял из двух соединяющихся под углом фасадов. Большие окна были темными, лишь в послеродовых палатах пылал ночной голубой свет. Выше, отражая мерцание звезд, темнели выпуклые стекла операционной.

Над входом, иссеченные лучами слабого фонаря, стояли на коленях каменные фигуры в складчатых одеяниях, подняв закрытые лица ввысь, где на притолоку опирался барельеф, голова женщины. Знакомое лицо, обычно спокойное и непроницаемое, сейчас, казалось, кривится в злой усмешке. Он несколько раз потер руки, было холодно. Он пошел к зданию, у входа заметил свет в проходной. Постояв у оконной ниши, наконец открыл дверь.

Всю заднюю стену комнаты занимали щиты предохранителей, от которых шли кабели к размещенным под потолком часам. Сбоку на парапете стояли два телефона, выше был нумератор со светящимися цифрами и шкаф для ключей. У столика на клеенчатом диванчике сидел ночной дежурный и читал газету. Он поднял голову на звук открываемых дверей и внимательно посмотрел на Стефана.

Это был старый человек с беззубым ртом, у которого губы смыкались так, что ястребиные челюсти доходили почти до носа. У него была блестящая, гладко выбритая голова. Его лицо ровно посередине пересекали криво сидевшие большие очки, удерживаемые на носу с помощью бумажного жгутика.

«Это вы здесь, господин Анушко?» — хотел сказать Стефан, но не смог издать ни звука.

Старик встал. Он был ниже Стефана. На нем были старый, удивительно длинный сюртук и белые полотняные брюки, расширенные в коленях. Отложив газету на изголовье диванчика, в котором остался отпечаток головы, он смотрел на врача.

— Господин доктор?.. — тихо шепнул он.