Ди Канио Паоло. Автобиография

У тебя развивается менталитет жертвы, а это, в свою очередь, приводит лишь к одному: ты становишься жертвой. Кто–то однажды сказал, что на улицах есть два типа людей: жертвы и хищники. Не знаю, так ли это. Я не хочу думать о себе, как о хищнике, но точно знаю, что я не жертва.

Мы снимались каждый день, пятнадцать дней подряд. Иногда съемочный день длился три–четыре часа, а иногда затягивался на целых семь. И все это для того, чтобы снять фильм продолжительностью в двенадцать минут.

Что меня больше всего поразило в процессе создания фильма — это необходимость повторять одни и те же сцены. Дубль следовал за дублем, пока режиссер не оставался доволен игрой актеров. В футболе, конечно, все тоже повторяется бесчисленное количество раз, ведь в этом и заключается тренировка. Но есть принципиальная разница. В футболе можно до игры практиковаться, сколько хочешь, однако на поле у тебя есть только один шанс сделать все правильно. Актеры же могут репетировать, сколько необходимо, что, надо сказать, забирает у них очень много сил. Но актеры сомневаются несколько иначе, чем футболисты. В какой–то момент они могут сказать: «Достаточно. Лучше уже не получится!» Максималистам по природе, как я, трудно с этим согласиться. Мой инстинкт заставил бы меня повторять один и тот же дубль бесконечно.

Я не волновался, когда меня снимали на камеру. Мне был интересен процесс поиска в себе эмоций для передачи их зрителю через своего персонажа. Как я уже сказал, проведя детство и юность на улицах, у меня без труда получалось раскрывать чувства своего героя, и поэтому роль давалась мне легко. Да, я действительно играл, но, по правде говоря, я давал волю своему гневу, сильным эмоциям, которые переживал с тех пор, как был еще совсем маленьким.

Наверное, самое странное, с чем я столкнулся за время работы над фильмом, произошло в его конце, когда мой персонаж и его соперник убивают друг друга на дуэли. Изображать смерть на экране было очень необычно и в некотором смысле неприятно. В конце концов, игра актера в основном заключается в том, чтобы вжиться в роль и повторять действия, которые он производит в обычной жизни, за исключением того, что ситуации в кино другие и актер смотрит на них глазами другого человека. Но смерть, конечно, это не то, что люди переживают каждый день. Ни один актер не знает лично, что это такое. Все что можно сделать — это сымитировать смерть, как я и поступил. Я вспомнил фильмы, которые видел раньше, пьесы, ситуации, когда был свидетелем боли и страданий людей, и просто представил, как что–то бесконечно мне дорогое вот–вот прекратит свое существование.

Да, это был не полнометражный голливудский фильм. Да, я не профессиональный актер. Но тогда я многому научился и получил истинное наслаждение от съемок. Еще рано говорить, подходит ли мне профессия актера или нет. Но одно я знаю наверняка: я не перестану об этом думать.

Глава 2

«Король Куартиччьоло»

Для большинства итальянских детей лето — самое счастливое время года. Никакой школы, пустые улицы и бесконечные часы под лучами жаркого солнца. Можно делать все, что хочешь: гонять мячик или просто валяться на траве (ну, или как в моем случае — на асфальте). Летом, особенно в августе, итальянские города словно засыпают. Магазинчики закрываются, бизнес замирает, люди отправляются в отпуска — жизнь вокруг сбавляет скорость.

Конечно, Рим летом наводняют туристы, но они никогда не заглядывали в мой район. Нет, Куартиччьоло принадлежал только нам, «местным», а в июле и августе казалось, что детвора брала район под свой полный контроль. Взрослым все еще надо было ходить на работу, тогда как мы, выбравшись из ежедневных оков школьной рутины, были вольны делать все, что нам вздумается.

Я просыпался поздно, около 11, и брел вниз по улице к магазинчику на углу. Мы называли его «il fornaio» — «булочник». Владелец магазинчика, Эдоардо, делал мне бутерброд с моццарелла и наливал огромную колу. Потом он записывал весь заказ на наш счет. Казалось, на каждую семью у него была своя «кредитная книга» — обычная тетрадь, сродни тем, что были у нас в школе, в которую Эдоардо записывал все детские заказы, а потом в конце месяца, представлял ее родителям. Я не знаю, сохранилась ли такая практика по сей день. Сегодня, кажется, нельзя доверять никому — и никто не хочет верить тебе. Но тогда, в то время, все было проще, легче. Я и сейчас вижу, как Эдоардо аккуратно записывает мой завтрак в свою большую черную тетрадь, осторожно сжимая шариковую ручку своими грубыми пальцами.