Диадема старца (воспоминания о старце Гаврииле (Ургебадзе))

Когда старец пришёл в монастырь, для жилища, себе он выбрал маленький деревянный курятник, хотя была поздняя холодная осень. «Здесь будет жить монах Гавриил, и никто не посмеет войти сюда», – объявил он всем. Я и Мариам всё-таки осмелились убрать его жилище, потому что оно было в помёте. Во время уборки неожиданно зашёл старец, Мы думали, что нашим поведением прогневали его, но оказалось наоборот, он нас благословил.

За четыре года моего пребывания в Самтаврийском женском монастыре я не отходила от старца. И, хотя любовь заслоняла чувство страха, ощущение того, что он не простой человек, не оставляло меня никогда. За это время мы не раз были свидетелями его необычного поведения. Он мог нанять такси и не дать ни копейки или дать в пятьдесят раз больше положенного; мог с гневом без видимой причины выгнать из храма любого человека – именитого или простого; мог ходить зимой разутым; мог остановить на дороге поток машин и попрошайничать, петь или танцевать в любом месте. Его отношение к людям не поддавалось объяснению с точки зрения человеческой логики: кого-то он унижал до зела, кого-то окрылял похвалой; кого-то заставлял выпить вино «до дна»; кого-то ставил на колени и часами не позволял вставать. Многие действия отца Гавриила выходили за рамки норм поведения, и понять их подчас было довольно трудно. Несмотря на это, я от всего сердца доверяла ему и любила его.

Однажды отец Гавриил взял меня с собой в Тбилиси. Около храма Святой Троицы он стал попрошайничать. Люди давали ему деньги, а он отдавал их мне. Среди этих людей оказались и мои знакомые. По их удивлённым лицам мне нетрудно было догадаться, что они обо мне думают, но это меня не смущало, потому что рядом со мной был отец Гавриил.

Часто я видела его очень серьёзным, в основном в Тбилиси, в церкви, им построенной, где он запирался во время поста и никого не впускал. (Хотя и там ему не давали покоя, всё шли и шли к нему, а он никому не мог отказать и принимал всех в своей келье.). Отец Гавриил здесь всегда был задумчивым и сосредоточенным. Никогда не шутил и не юродствовал, обсуждал с нами серьёзные духовные вопросы. Здесь он и выглядел по-другому: белая прозрачная кожа, спокойный взгляд. «Я осознал свою немощь», – часто повторял он. Эти слова звучали очень искренне – он говорил это от чистого сердца. Рядом с ним я теряла чувство времени и не могла понять, часы или минуты длилась наша беседа.

Шло время, и я всё больше понимала, что слова и поступки старца, какими бы странными они ни казались, отражали его глубокую веру и большую любовь к ближнему. Всю жизнь он посвятил исполнению двух заповедей: любви к Богу и любви к ближнему. Каждого «униженного и оскорблённого», приходящего к нему, старец не оставлял без утешения, его гнев никогда не вызывал отчаяния, но пробуждал от душевного холода и равнодушия. По ночам мы часто слышали его голос, иногда он кричал, или ссорился с кем-то, или вёл с кем-то диалог, но мы точно знали, что в келье он был один. Это его общение с невидимыми силами порой страшило меня.

Я никогда не сомневалась, что у отца Гавриила было особое восприятие мира. Можно привести очень много примеров, подтверждающих это. Однажды в день преподобного Шио Мгвимского в монастырь пришло много народу. После литургии во время трапезы он неожиданно обратился к одному человеку и спросил, не совершал ли тот некоего тяжкого греха. Тот, поражённый, смиренно признался, что совершал. Все почувствовали неловкость положения, но отец Гавриил с удивительным тактом сгладил эту неловкость. Когда я думала о происшедшем, то удивлялась и тому, как старец увидел грех в этом человеке, и тому, как сам человек смог публично признать свой грех. Сейчас этот человек – священник.

Как-то к отцу Гавриилу пришла одна молодая женщина. Увидев её, он начал рыдать. Оказалось, старец духом провидел, что на долю этой женщины выпало два тяжелейших испытания.

Однажды я вместе со своим духовником вышла из храма после исповеди. Это был, наверное, тот единственный раз, когда духовник настойчиво потребовал, чтобы я исполнила то, на что у меня тогда не хватало духовных сил. Я была в отчаянии. Когда мы вошли в трапезную, отец Гавриил подошёл к нему и спросил: «Тебе её не жалко? Что ты делаешь? Знаешь, как ей плохо?!». Так он ведал, что печалило меня. А обычно такими красками меня «разукрашивал», например: «Теодора у нас не промах – кого хочешь с коня сбросит и сама сядет».

Многие любили отца Гавриила, но были и такие, которые считали его обыкновенным пьяницей. Однако я никогда не видела, чтобы отец Гавриил обижался на них – он снисходил к их немощи, прощая их осуждение, потому что не нуждался в признании.

Однажды ночью он начал звонить в колокол. Мы так рано вставали для молитвы и так мало времени оставалось для отдыха, что хотелось поспать, а он, не прекращая, продолжал звонить и призывал всех: «Вставайте, Грузия в крови! Брат убьёт брата, пока вы спите!». Тогда мы не понимали, почему старец не давал нам покоя – не понимали до тех пор, пока на нашу страну не обрушились тяжелейшие испытания.