Дядя Бернак

Для того, чтобы выиграть в глазах Наполеона, нужно было быть прежде всего точным. Поэтому через десять минут я уже был на лошади, а через полчаса примчался в замок. Поднявшись по лестнице, я взошел в комнату Жозефины, где был также и Наполеон.

Императрица полулежала на кушетке в очаровательном кружевном на розовой подкладке капоте; Наполеон энергически шагал по комнате, одетый в весьма странный костюм, который он обыкновенно надевал в свободные от официальных занятий часы. На нем был белый халат, пунцовые турецкие туфли; голова была повязана белым шелковым платком; весь этот костюм придавал ему вид плантатора в Вест-Индии.

По сильному запаху одеколона я мог судить, что Наполеон только что вышел из ванны. Он был в прекрасном настроении духа, которое, по обыкновению сообщалось и Жозефине, так что меня встретили веселые смеющиеся лица. Трудно было поверить, что это доброе ласковое выражение лица, глаза, светящиеся гениальным умом, принадлежали тому же человеку, который в прошлую ночь пронесся по комнатам этого залика, как бурный вихрь, оставляя за собою увлажненные слезами щеки и унылые, грустно поникшие лица.

— Славный дебют для моего адьютанта! — сказал он. — Саварей рассказал мне все, что случилось вчера, и могу сказать, что вы ловко воспользовались обстоятельствами. Мне некогда заниматься такими пустяками, но моя жена будет спать спокойнее, уверенная в том, что Туссак уже лишен возможности убить меня!

— Да, да, это был ужасный человек! — воскликнула императрица. — Он был не менее опасен, чем Жорж Кадудаль. Да оба они ужасные люди! — Я родился под счастливой звездой, Жозефина, — сказал Наполеон, ласково гладя ее по голове. — Я вижу весь свой жизненный путь перед собою и прекрасно знаю, на что обрекла меня судьба! Ничто не может повредить мне до тех пор, пока я не исполню своего долга перед Францией. Арабы верят в существование рока, и они совершенно правы!

— Тогда к чему же все твои планы, Наполеон, раз все заранее предопределено судьбой?

— Значит мне определено составлять свои планы, маленькая тупица! Разве вы не видите предопределения в том, что мой разум одарен способностью создавать планы?! Я строю свои здания так, что никто до последней минуты не знает, что я делаю. Я никогда не загадываю вперед менее, чем на два года, а сегодня, monsieur де Лаваль, я все утро был занят подготовкой событий, которые должны произойти в осень и зиму 1807 года. Ах да, кстати, ваша хорошенькая кузина очень умно оборудовала это дело! Нет, она положительно слишком умна, чтобы связать свою судьбу с таким ничтожеством, как Люсьен Лесаж, просивший пощадить его хоть на неделю. Это ведь не особенно большая милость, согласитесь сами. Я подтвердил его мнение.

— Всегда одна и та же история с женщинами! Идеалисты, мечтатели увлекают их своими порывами, своим воображением. Они, подобно жителям востока, не могут представить себе, что умный и хороший человек может и не обладать красивой внешностью. Я не мог заставить египтян думать, что я более значительный генерал, чем Клебер, потому что тот обладал фигурой швейцара и волосами парикмахера. Так и с этим несчастным Лесажем, которого женщины считают героем за его красивое лицо и телячьи глаза. Как вы думаете, если она увидит его в настоящем свете, отвернется ли она от него? — Я убежден в этом, потому что, насколько я знаю мою кузину, она не выносит трусости и низости!

— Как вы горячо заговорили, monsieur! Вы, по-видимому, слегка увлекаетесь вашей хорошенькой кузиной?!

— Ваше Величество, я докладывал вам, что…

— Но ведь невеста ваша там, далеко, за океаном, и многое могло измениться с тех пор, как вы расстались!

В дверях показался Констан.

— Его уже привели, Ваше Величество!

— Тем лучше! Перейдемте в следующую комнату. Жозефина, ты непременно должна идти с нами, потому что это скорее твое дело, чем мое! Мы перешли в длинную узкую комнату. Она освещалась двумя окнами, но но занавеси были опущены и почти не пропускали света. Около двери стоял все тот же Рустем-мамелюк, а рядом с ним был тот, о ком у нас только что шла речь. С плотно сжатыми руками, с лицом, опущенным вниз от стыда, Лесаж поднял на нас свои испуганные глаза и задрожал, как осиновый лист, при приближении императора. Наполеон стал перед ним, слегка расставив ноги, заложив руки за спину, пронизывая его долгим испытывающим взором. — Ну-сь, милостивый государь, — сказал он наконец, — вы, я думаю, достаточно обожгли пальчики и вряд ли теперь близко подойдете к огню! Или вы рассчитываете и в дальнейшем продолжать заниматься политикой? — Если я буду помилован, то Ваше Величество с этого дня приобретет самого преданного вам слугу на всю жизнь! — пробормотал, едва выговаривая слова, Лесаж.

Император промычал что-то в ответ на это лестное предложение и при этом просыпал щепоть табаку на свой белый халат.

— В том, что вы говорите, есть, пожалуй, доля правды, потому что человек, имеющий основание бояться, всегда будет служить хорошо. Но я ведь очень требовательный хозяин!