Дядя Бернак

Моя мысль всё время вращалась около этой ярко освещенной полосы земли и этих трех маленьких огненных точек на море, находившихся друг против друга, представляя собою двух боровшихся великанов-гениев лицом к лицу, могущественных властелинов каждый в своей стихии, один на земле, другой на море, готовых сразиться в последней исторической битве, которая должна совершенно изменить судьбу народов Европы. И я, француз душою, неужели я могу не понимать, что борьба на жизнь и на смерть уже предрешена! Борьба между вымирающей нацией, в которой население быстро уменьшается, и нацией быстро растущей, с сильным, пылким, молодым поколением, в котором жизнь бьет ключом. Падет Франция — она вымрет; если будет побеждена Англия, то сколько же народов воспримут ее язык, ее обычаи вместе с ее кровью! Какое громадное влияние окажет она на историю всех народов!

Очертания берега становились резче, и шум волн, ударявшихся о песок, с каждым ударом весла отчетливее звучал в моих ушах. Я мог рассмотреть быстро сменявшийся блеск буруна, как раз против меня. Вдруг, пока я вглядывался в очертания берегов, длинная лодка выскользнула из мглы и направилась прямо к нам.

— Сторожевая лодка? — сказал один из моряков.

— Билл, голубчик, мы попались! — сказал второй, тщательно запрятывая какой-то предмет в один из своих сапогов.

Но лодка быстро скрылась из виду и со всей быстротой, какую могли ей сообщить четыре пары весел в руках лучших гребцов, понеслась в противоположном от нас направлении. Моряки некоторое время следили за нею, и их лица прояснились.

— Они чувствуют себя не лучше нас, — сказал один из них. Я вполне уверен, что это разведчики.

— Должно быть, вы не единственный пассажир, направляющийся к этим берегам сегодня, — заметил его товарищ. Но кто бы это мог быть?

— Будь я проклят, если я знаю с кем была эта лодка. При виде ее я спрятал добрый мешок тринидадского табаку в сапог. Я уже имел случай познакомиться с внутренним расположением французских тюрем и не хотел бы возобновлять это знакомство. А теперь в путь, Билл!

Спустя несколько минут, лодка с глухим, неприятным шумом врезалась в песчаный берег. Я стоял около них, пока один из моряков, столкнув лодку в воду, вспрыгнул в нее и мои спутники стали медленно удаляться от берега.

Кровавый отблеск огней на западе совершенно рассеялся, грозовые тучи простирались по небу, и густая черноватая мгла нависла над океаном. Пока я следил за удалявшейся лодкой, резкий, влажный, пронизывающий насквозь ветер дул мне в лицо. Завываниям его аккомпанировал глухой рокот моря. И вот в эту бурю, ранней весной 1805-го года, я, Луи де Лаваль, на двадцать первом году своей жизни, вернулся после тринадцатилетнего изгнания в страну, в которой в течение многих веков наш род был украшением и опорой престола. Неласково обошлась Франция с нами: за всю верную, преданную службу она отплатила нам оскорблениями, изгнанием и конфискацией имущества. Но всё было позабыто, когда я, единственный представитель рода де Лавалей, опустился на колени на ее священной для меня земле, и в то время, как резкий запах морских трав приятно щекотал мои ноздри, я прильнул губами к влажному гравию.

2. СОЛЯНОЕ БОЛОТО

Когда человек достиг зрелого возраста, ему всегда приятно оглянуться назад на ту длинную дорогу, которой он шел. Словно лента простирается она перед ним, то освещенная яркими лучами солнца, то скрывающаяся в тени. Человек знает теперь, куда и откуда он шел, знает все извилины и изгибы этой дороги, порой грозившие ему, порой сулившие покой и отдых путнику. Теперь, пережив длинный ряд лет, так просто и ясно всё кажется ему.

Много лет прошло, много воды утекло с тех пор, но никакой период моей жизни не представляется мне с такой поразительной ясностью, как этот бурный вечер. Даже теперь, когда мне приходится быть на берегу моря, когда солоноватый, специфический запах морских водорослей щекочет, как тогда, мои ноздри, я невольно мысленно переношусь к тому мрачному, бурному вечеру, на влажный песок берега Франции, так неласково встретившей меня.