Диалоги об Атлантиде

(разумею в самом искусстве наилучшее); а в наилучшем для города и для него самого большею частью погрешает – потому, думаю, что верит мнению без размышления[185]. Когда же всё это идет так, – не справедливо ли сказали бы мы, что такое общество исполнено великих тревог и несообразностей с законами?

Алк. Конечно справедливо, клянусь Зевсом.

Сокр. Так не казалось ли нам по необходимости, что наперед мы должны либо думать, что знаем, либо в самом деле знать то, что намерены с готовностью или делать или говорить?

Алк. Казалось.

Сокр. Но пусть кто-нибудь делал бы, что́ знает, или думает, что знает, и его деятельность сопровождалась бы знанием наилучшего – полезна ли и выгодна ли она была бы для города и для него самого?

Алк. Почему же не так?

Сокр. Ведь если бы, думаю, было противное этому; то не было бы пользы ни городу, ни ему самому.

Алк. Конечно нет.

Сокр. Что же? и теперь еще это кажется тебе так, или как иначе?

Алк. Нет не иначе, а так.

Сокр. Но не сказал ли ты, что неразумными называешь многих, а разумными немногих?

Алк. Сказал.

Сокр.

И не скажем ли опять, что многие погрешают против наилучшего, так что большею таки частью верят, думаю, мнению без ума?

Алк. Конечно говорил.

Сокр. Стало быть, многим полезно и не знать ничего, и не думать, что знают, если только они будут усиливаться делать то, что́ знают, или думают, что знают, и делая, станут больше приносить вреда, чем пользы.

Алк. Весьма справедливо.

Сокр. Итак, видишь, не правильно ли я в самом деле, по твоему мнению, говорил, утверждая, что стяжание-то всех частных знаний, если оно имеется у кого-нибудь без знания о наилучшем, должно быть, мало пользует, а больше вредит тому, кто его имеет?

Алк. Если не тогда, Сократ, то теперь мне это кажется.

Сокр. Следовательно, и город и душа, если они намерены жить правильно, должны держаться этого знания – точно так, как больной держится врача, или желающий безопасно плавать – кормчего, чтобы заранее не овладело душою дыхание ветра

[186]; ибо без этого знания, при стяжании ли денег, при крепости ли тела, или при других подобных благах, необходимы бывают, по-видимому, тем бо́льшие от всего этого погрешности. В самом деле, кто приобрел так называемое многознание и многонаучность, и увлекается каждою из наук, а беден этим знанием; тот, по всей справедливости, не подвергается ли сильной буре и, проводя время на море без кормчего[187], надолго ли, думаю, сохраняет жизнь? Так-то и здесь, по моему мнению, сбывается изречение поэта, который, укоряя кого-то, говорит:

Много знал он вещей, но вещи всё были худые[188].

Алк. Да каким же образом, Сократ, идет сюда это изречение поэта? Ведь оно, мне кажется, здесь вовсе некстати.

Сокр. Напротив, очень кстати; только оно сказано загадочно, почтеннейший, как говорят – и этот, и почти все поэты. Ведь всякая поэзия по природе загадочна, и не каждому встречному понять ее. Да и кроме того, что поэзия по природе такова, – она, прививаясь к человеку завистливому, который хочет не выказывать нам, а сколько можно более скрывать свою мудрость, является делом уже чрезвычайно неразгаданным, – что такое разумеется у каждого из поэтов. Ведь и Омир-то, божественнейший и мудрейший поэт, понимал, кажется, что невозможно знать худо, когда говорил, что Маргис хотя и много знал, но всё знал худо; только он говорит, думаю, загадочно, употребляя слово худо

вместо худое, и знал вместо знать. В таком соединении слова его не входили в метр; однако ж видно, чего он хотел: (он понимал так, что Маргита) знал много вещей, но худо было ему знать все их. Итак явно, что если худо было ему знать многое; то он, когда надобно верить вышесказанному, был человек плохой.

Алк. Да, мне кажется, Сократ. С трудом поверил бы я каким-нибудь иным словам, если бы не поверил этим.

Сокр. И правильно кажется тебе[189]. Но вот, ради Зевса, – ты видишь, конечно, каково и сколь велико мое недоумение, в котором, кажется мне, и сам принимаешь участие, – нисколько не перестаешь бросаться туда и сюда; но что очень казалось тебе и что одобрял, то самое теперь уже не кажется таким. Итак, если и сегодня еще явится тебе Бог, к которому идешь, и прежде чем будешь молить его о чем-либо, спросит тебя: удовлетворишься ли ты, став тем-то, о чем вначале говорено было? а потом позволит самому тебе просить (чего хочешь); то скорее ли согласишься взять себе то, что даст тебе он сам, или то, о чем думаешь молиться ты?

Алк. Но клянусь богами, Сократ, я не могу ничего сказать на это. Дело-то, мне кажется, глупое[190] и поистине требующее великой осторожности, как бы, по незнанию, не попросить его о чем-нибудь худом, почитая это хорошим, а потом немного спустя, как и ты говорил, петь иную песню и отмаливаться от того самого, о чем прежде молился.