Читаем Диалоги об Атлантиде полностью

Думаешь ли, Иппиас, что сын Фетиды и воспитанник мудрейшего Хирона так забывчив, что немного прежде бранив лукавцев самою сильнейшею бранью, вдруг сам говорит Одиссею, что уплывет, а Аяксу – что останется, и не по умыслу ли и предположению, что Одиссей прост[215], и что этою самою хитростию и ложью он превзойдет его?

Ипп. Мне не кажется, Сократ: и здесь он сказал это самое Аяксу, – т. е. не то, что Одиссею, – увлекшись простодушием: напротив, Одиссей, когда говорит и правду, всегда говорит с умыслом, и когда лжет, всё таким же образом.

Сокр. Стало быть, Одиссей, как видно, лучше Ахиллеса.

Ипп. Это-то меньше всего, Сократ.

Сокр. Что же? А давно ли являлись добровольные лжецы лучшими, чем невольные?

Ипп. Но каким образом, Сократ, произвольные обидчики и произвольные замышлятели и злодеи могли бы быть лучше, чем невольные, которым, кажется, весьма простительно, если кто из них обидит, или сделает какое-нибудь иное зло – по незнанию? Да и законы-то гораздо строже к злодеям и лжецам произвольным, чем к невольным.

Сокр. Видишь, Иппиас, я говорю правду, что бываю весел, спрашивая мудрецов, и должно быть, в этом одном поставляю благо, а прочее почитаю очень маловажным. Я не добьюсь, как бывают вещи, и не знаю, что где есть: достаточным же доказательством этого служит мне то, что когда сношусь с кем-нибудь из вас – счастливцев по мудрости, которых мудрость засвидетельствована всеми Эллинами, – открывается, что я ничего не знаю, потому что ничто мое, просто сказать, не кажется мне как тожественное с вашим. А какое может быть большее доказательство невежества, если не то, когда кто не согласен с мужами мудрыми? Одно только есть у меня дивное, спасающее благо, что я не стыжусь учиться, но разузнаю и спрашиваю, и бываю весьма благодарен отвечающему, – никого и никогда не лишаю моей благодарности. Ведь я никогда не запирался, научившись чему-нибудь, как будто бы известное знание хотел выдавать за мое собственное изобретение: напротив, восхваляю того, кто научил меня, как мудрец, и объявляю, что я узнал от него. Да вот и теперь – я не соглашаюсь с тобою в том, что ты говоришь, и очень много отличаюсь от тебя (в своем мнении): однако ж хорошо знаю, что это происходит от меня, что то есть я таков есмь, каков есмь, чтобы не сказать о себе ничего более. Ведь мне, Иппиас, представляется совершенно противоположное тому, что ты говоришь: (мне представляется), что вредящие людям, обижающие, лгущие, обманывающие и согрешающие добровольно, а не по необходимости, лучше недобровольных. Иногда, впрочем, кажется мне и противное тому, и я блуждаю в этом отношении – очевидно от незнания дела. Но теперь, в настоящую минуту, случился со мною как будто припадок, и произвольно согрешающие кажутся мне лучше непроизвольных. Действительною причиною теперешней моей болезни, что то есть теперь, в настоящую минуту, непроизвольно делающие всё это, представляются мне хуже делателей произвольных, я почитаю прежние рассуждения. Итак, будь милостив и не откажись вылечить мою душу; ведь ты сделаешь мне гораздо больше добра, уврачевав невежество моей души, чем – болезнь тела. Но если хочешь сказать длинную речь, то наперед говорю тебе, что не исцелишь меня, потому что я не в состоянии за тобою следовать: а когда тебе угодно будет отвечать мне, как недавно, – очень уврачуешь и, думаю, не получишь и сам никакого вреда. Считаю справедливым обратиться и к тебе, сын Апиманта; потому что ты побудил меня беседовать с Иппиасом. Поэтому, если теперь Иппиас не захочет отвечать мне, – проси его за меня.

Евд. Но Иппиас, думаю, не имеет нужды в нашей просьбе, Сократ; потому что не таково было предварительное его слово, а таково, что он не будет бегать от вопросов какого бы то ни было человека. Не правда ли, Иппиас? не это ли ты говорил?

Ипп.

Конечно, говорил. Но Сократ в разговорах всегда производит замешательство, Евдик, и как будто походит на лукавца.

Сокр. О почтеннейший Иппиас! ведь не добровольно же я делаю что-нибудь такое; иначе, по твоим словам, был бы мудр и силен, а невольно; так имей ко мне снисхождение. Сам же ты сказал, что делающему зло поневоле надобно прощать.

Евд. И отнюдь не иначе поступи, Иппиас, но и ради нас, и ради прежде сказанных тобою слов, отвечай, о чем будет спрашивать тебя Сократ.

Ипп. Если ты-то просишь, буду отвечать. Так спрашивай, что хочешь.

Сокр. Да вот очень желательно мне рассмотреть, Иппиас, то самое, о чем теперь же говорили: которые лучше, – добровольно или невольно согрешающие. Прямейшим путем к исследованию я думаю идти так. Но отвечай, называешь ли ты кого хорошим скороходом?

Ипп. Называю.

Сокр. И худым?

Ипп. Да.

Сокр. Не тот ли хорош, кто хорошо бегает, и не тот ли худ, кто худо?

Ипп.

Да.

Сокр. Бегающий медленно не худо ли бегает, а бегающий скоро – не хорошо ли?

Ипп. Да.

Сокр. Стало быть, на бегу и в скороходе скорость есть добро, а медленность зло?

Ипп. Почему же не быть?

Сокр. Итак, который скороход лучше: по доброй ли воле бегающий медленно, или поневоле?

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивная классика

Кукушата Мидвича
Кукушата Мидвича

Действие романа происходит в маленькой британской деревушке под названием Мидвич. Это был самый обычный поселок, каких сотни и тысячи, там веками не происходило ровным счетом ничего, но однажды все изменилось. После того, как один осенний день странным образом выпал из жизни Мидвича (все находившиеся в деревне и поблизости от нее этот день просто проспали), все женщины, способные иметь детей, оказались беременными. Появившиеся на свет дети поначалу вроде бы ничем не отличались от обычных, кроме золотых глаз, однако вскоре выяснилось, что они, во-первых, развиваются примерно вдвое быстрее, чем положено, а во-вторых, являются очень сильными телепатами и способны в буквальном смысле управлять действиями других людей. Теперь людям надо было выяснить, кто это такие, каковы их цели и что нужно предпринять в связи со всем этим…© Nog

Джон Уиндем

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-философская фантастика

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
100 легенд рока. Живой звук в каждой фразе
100 легенд рока. Живой звук в каждой фразе

На споры о ценности и вредоносности рока было израсходовано не меньше типографской краски, чем ушло грима на все турне Kiss. Но как спорить о музыкальной стихии, которая избегает определений и застывших форм? Описанные в книге 100 имен и сюжетов из истории рока позволяют оценить мятежную силу музыки, над которой не властно время. Под одной обложкой и непререкаемые авторитеты уровня Элвиса Пресли, The Beatles, Led Zeppelin и Pink Floyd, и «теневые» классики, среди которых творцы гаражной психоделии The 13th Floor Elevators, культовый кантри-рокер Грэм Парсонс, признанные спустя десятилетия Big Star. В 100 историях безумств, знаковых событий и творческих прозрений — весь путь революционной музыкальной формы от наивного раннего рок-н-ролла до концептуальности прога, тяжелой поступи хард-рока, авангардных экспериментов панкподполья. Полезное дополнение — рекомендованный к каждой главе классический альбом.…

Игорь Цалер

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное
Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019
Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Что будет, если академический искусствовед в начале 1990‐х годов волей судьбы попадет на фабрику новостей? Собранные в этой книге статьи известного художественного критика и доцента Европейского университета в Санкт-Петербурге Киры Долининой печатались газетой и журналами Издательского дома «Коммерсантъ» с 1993‐го по 2020 год. Казалось бы, рожденные информационными поводами эти тексты должны были исчезать вместе с ними, но по прошествии времени они собрались в своего рода миниучебник по истории искусства, где все великие на месте и о них не только сказано все самое важное, но и простым языком объяснены серьезные искусствоведческие проблемы. Спектр героев обширен – от Рембрандта до Дега, от Мане до Кабакова, от Умберто Эко до Мамышева-Монро, от Ахматовой до Бродского. Все это собралось в некую, следуя определению великого историка Карло Гинзбурга, «микроисторию» искусства, с которой переплелись история музеев, уличное искусство, женщины-художники, всеми забытые маргиналы и, конечно, некрологи.

Кира Владимировна Долинина , Кира Долинина

Искусство и Дизайн / Прочее / Культура и искусство