Диалоги с шахматным Нострадамусом

Конечно, успех начинания никто гарантировать не может, я думаю, что только половине наших подопечных будет шпутствовать удача. Это и хорошо: опытным путем доказано, что люди наиболее активны, когда вероятность успеха составляет примерно 50 процентов. Соотношение «пятьдесят на пятьдесят» требует веры в успех и в то же время позволяет верить в него. Если вера не нужна (успех гарантирован) или невозможна (ожидается полная неудача), то работа становится бездушной, постылой и оттого малоэффективной. В конце концов, всё, что человек хочет, непременно сбудется. А если не сбудется, то и желания не было, а если сбудется не то — разочарование только кажущееся: сбылось именно то. Признаться, я сам никогда не увлекался дебютными изысканиями и потому не чувствую себя в этой области достаточно уверенно. Ведь как бы хорошо вы ни были знакомы с книжными знаниями, рано или поздно они заканчиваются и приходится действовать самостоятельно. Да и книжки сейчас пошли... Возьмите, например, чарующие писания какого-то Чащобина, с гиком несущегося по всей истории шахмат, или - не к ночи будь помянут — псевдотеоретические изыскания Лаврентия Корфмана. Да, не зря говорил Козьма Прутков: «Перо, пишущее для денег, смело уподоблю шарманке в руках скитающегося иностранца», — при этих словах профессор иронически покосился в мою сторону.

Смутившись, я отвел глаза и стал с интересом рассматривать ремни и плетки, висящие над его креслом. Поймав направление моего взгляда, профессор улыбнулся:

— Нет-нет, это не амстердамская продукция, это презент папаши Обского. Услышав о создании нашей клиники, он, ссылаясь на свой удачный опыт, прислал нам в подарок свой инструментарий, лучше всяких тренировок, по его мнению, способствующий росту шахматиста. Но вы же понимаете, что такие методы далеки от принципов нашей школы. Главное для нас, в конце концов, воспитать порядочных людей, ведь ни для кого не секрет, что ведущие шахматисты мира, увы, нравственно неполноценны.

У нас в клинике нередки и заграничные гости, порой очень даже именитые. Вот совсем недавно нас посетил пожилой господин с блуждающим взором. Он записался в регистрационной книге, — тут профессор, оглянувшись на дверь, перешел на шепот, — Борисом Фишманом, но у нас есть свои соображения на этот счет, тем более что седой, с крупными залысинами человек говорил по-русски с сильным акцентом. Он извлек из огромной черной сумки, с которой не расставался ни на миг, средних размеров сверток — в нем оказалась малютка с миниатюрным японским личиком. Отец попросил взять младенца на обучение сроком на год: слухи о нашей Клинике достигли и Рейкьявика, где он сейчас постоянно живет. Молодой, но уже шестидесятилетний папаша предупредил нас о возможных кознях КГБ и происках жидо-масонов. Мы просто не знали, как поступить, но после того как «Борис» вытащил полиэтиленовый пакетик, плотно набитый зеленого цвета купюрами, вопрос был решен.

Я снова бросил взгляд на стены кабинета. Наряду с картинками, заимствованными из книг самого профессора, повсюду висели изречения известных гроссмейстеров. Запомнились некоторые из них.

Облугаевский: «Метод профессора Мудрецкого — это блестящая возможность тренинга; именно на нем воспитываются работоспособность, выдержка, выносливость, которые, право же, шахматистам нужны не меньше, чем марафонцам».

Бугреев: «Капабланка, Нимцович, Шпильман тоже писали учебники, но оставались при этом практиками. В свое время многие представленные в серии книг Мудрецкого позиции я изучал, когда они были еще только на карточках. Их продавали из-под полы в поездах дальнего следования сомнительные личности, по рублю штука. Только в последние годы позиции профессора приобрели заслуженную известность в мире».

Лобоган: «Это нектар его двадцатилетнего труда, и нам, шахматным трутням, остается только пользоваться им. Положительный момент в книгах профессора — это то, что их можно просто читать, как художественную литературу. Не раз я видел, как приходящие ко мне в гости гроссмейстеры не могли оторваться от чтения на протяжении нескольких часов. Однажды мы играли в настольный теннис на вылет. Один из моих коллег так погрузился в чтение, что, когда подошла его очередь, густо покраснел и... оказался просто не в состоянии начать игру, что вызвало оживление всех, в особенности шахматисток».

Из высказывания гроссмейстера Бельфельда следовало, что он по-прежнему находит в книгах Мудрецкого много новых для себя позиций, заметив, что после изучения их у него особенно возросла техника окончаний.

На почетном месте висел огромный портрет Джерри Газзарова. Великий чемпион утверждал, что раньше все занимались исключительно сухим практицизмом; позиции же, рассматриваемые профессором Мудрецким, знаменовали собой новое, свежее течение. Газзаров особо подчеркнул, что старые положения, известные еще со времен Помпеи, относятся не к началу нашей эры, как полагают лжеисторики, а только к средним векам.

Между тем профессор продолжал свой рассказ: