Дьявол в сердце

— Смотри, — сказала я в полумраке и распахнула рубашку.

У меня были две прекрасные груди — женщина знает цену таким вещам. Теобальд обрадовался малышкам, которых уже давно не видел.

— Потрогай.

С тяжелым сердцем Крестный подчинился. Он лишь издали потянулся к осужденной, которая, наверное, казалась наиболее красивой. Лучшие всегда уходят первыми.

— На что я буду похожа без нее? — рыдая, спросила я.

На этот вопрос не смог ответить даже такой отличный истец, как Теобальд.

15 декабря (продолжение)

Испорченная до мозга костей, я признаю, что инцест с Мелким Бесом вовсе не отталкивал меня, тем более что любовь с приемным отцом не такая уж кровосмесительная, как с родным. Франк знал о моей извращенности. Он уклонялся от близости со мной, говоря с загадочной улыбкой: «Все хотят завладеть твоим телом, а я владею твоей душой, принцесса!»

Чем верить этим бредням, лучше бы я с ним разок переспала. Франк стал бы бывшим любовником, каких немало, а я не осталась бы сиротой. Кто умер оттого, что не видится со своим бывшим? Потерять отца — гораздо больнее. Франк был для меня одновременно и мужчиной, и женщиной, инь и ян, для него я бы сделала что угодно. Когда-нибудь я верну ему наш договор — обещание, рожденное его безумием и орошенное моей кровью.

16 декабря

Когда после войны в Персидском заливе кризис коснулся сферы нашей деятельности, а наши конкуренты были разорены, Мериньяк сумел приспособиться. Наши команды сложились на основе time-sharing, что позволяло нам пополнять кассу, продавая воздух. Совместное владение — это просто смешно! Мошенничество — вот образ этой эпохи. То, что предлагалось, нравилось провинциалам и иностранцам. Они все хотели кусок веселого Парижа. Наши клиенты не могли покупать стены, поэтому покупали пространство и время.

— Мы их обираем, а они нас благодарят! — вздыхал Франк, наливая себе стаканчик кампари.

Что до школы презрения, то здесь я преуспела.

— Теперь, когда я приношу немалый доход, ты меня любишь? — спрашивала я.

Спекулянт отворачивался. Его взгляд был устремлен на лицо Алисы Любимой, его родной дочери, фотографии которой висели во всех наших кабинетах. Мериньяк свято верил, что Алиса вернется. Несмотря на годы, он все ждал ее с болью в сердце. Оглядываясь назад, я думаю, что мои черные глаза напоминали Франку о том, что он не всегда жил один. В белой юбочке и белой тенниске, с ракеткой в руке, Алиса Любимая однажды вечером отправилась на занятие по теннису. И не вернулась.

Труп не нашли, поэтому надежда оставалась. Франк надеется на лучшее: Алиса — его тайная боль. Менеджер пьет, чтобы забыть, что его обделили.

17 декабря

Последний раз Северин и Иветта по-своему «воспитывали» меня в день моего тридцатилетия. Было 24 декабря. Мой отец и мачеха остановились в квартире на бульваре Распай, которую мне предоставил Франк. Антикваров поразил японский дизайн — стекло и сталь, и они выдали мне порцию меду, затем, как всегда, добавили дегтя. Я им язвила. Северин ринулся на меня, как разъяренный слон, Иветта поддержала его. Интересно, наши кулачные бои будут продолжаться до самой смерти дерущихся? Я не могла позволить себе быть битой и отвечала ударом на удар, так что Тристаны, мои родители, оказались побитыми.

В это время Антуан жил со своим отцом. Рождество я провела у любовника, который тщательно пытался меня успокоить.

«Ты скорбишь, как безутешная вдова», — говорил он мне, уже всерьез забеспокоившись о моем душевном здоровье. Я и в самом деле проплакала весь ужин.

18 декабря

Франк жил у ворот Пасси. Каждое воскресенье, в шесть тридцать вечера, я звонила в дверь. Его четырехэтажный особняк был окружен парком. Ворота были серо-зеленые, к ограде подведена сигнализация. Метрдотель Луиджи или же горничная Леа провожали меня в гостиную, выходившую окнами на лес. Дневной свет никогда не проникал на виллу, обращенную на север. И днем и ночью вход освещали прожекторы, а зимние сады были ничуть не светлее так называемых летних.

Франк ждал меня на пороге гостиной в черном костюме и серой рубашке: он не изменял имиджу, который себе создал. Высокий, крупный, с пронзительным взглядом, этот человек выглядел внушительно даже в домашней обстановке. «У тебя все хорошо, моя Элка?» — спрашивал он, обнимая меня. Потом резко отстранялся, будто я больна чесоткой. Теперь, оглядываясь назад, кое-что я пониманию лучше, и в частности то, что мой приемный отец боялся любого физического контакта.

Зимой мы сидели в маленькой гостиной на белом диване. На стенах пустота. Мебели было мало. Ни одной безделушки, или статуэтки, или скульптуры: вначале это меня поражало.