Дьявол в сердце

Франк! Ты ничего не прощал. «Око за око», — задумчиво бормотал ты, встречая имя врага в рубрике некрологов. Секс, деньги и жажда мести — вот что движет людьми, любовь же существует только у Пруста и Эдит Пиаф. «Смешные заблуждения, чувства! Дешевые сладости, воздушные замки для простаков! Главное — это деньги, а остальное — ничтожно», — повторял ты.

Моя безнадежность походила на твою. Пустота, вечный вопрос «зачем», нехватка идеалов — нам все с тобой опостылело, в этом наша схожесть.

20 января (наконец-то понедельник!)

Беготня в коридоре, смех медсестер, стук их каблучков: больные раком отбрасывали ночь, как детский страх. Каждый понедельник с семи утра открывались двери, скрипели тележки, кругом был гвалт и всеобщий аппетит.

Матроны ставили поднос на кровать, царила суматоха первой подачи. «Чай или кофе?» — предлагали разносчицы с половником в руке. Я завидовала их восточному взгляду и упругим попкам. Подносы были единственной радостью за весь день. На кроватях больных, отправлявшихся в блок или возвращавшихся с химиотерапии, висели таблички «Не кормить», тележки с едой проезжали мимо.

На прикроватной тумбочке, как реликвии, хранятся розы Крестного, телеграмма Антуана, письмо Бертрана, два сладких мандарина от Веры, засахаренный миндаль от Иветты (со времен розового периода). В то утро я включила радио. Как ветер с моря, по комнате полетели сплетни о далекой жизни. Я хрустела сухариками, новости шли своим чередом, рак мог подождать.

Когда женщины забрали поднос, мне вдруг стало казаться, что я живу в роскошном отеле. Я отдыхала, а белые халаты начинали обход прооперированных больных. Это можно было понять по первым раздававшимся крикам: вынимали дренажи, убирали зажимы, что-то отрезали ножницами, — несмотря на морфий, плоть бунтовала.

На «Франс-Инфо» обсуждался вопрос о долларах и инвестициях. Провинция развивалась, и строительство офисов в парижском регионе казалось лакомым куском.

Медленно, с кучей гримас, я поднялась с постели. Мне понадобилось четверть часа, чтобы добраться до ванной. Мне не было так страшно в реанимации, где моя жизнь висела на волоске. Но огромные усилия, которых мне стоило малейшее движение, заставляли меня дрожать от страха. В зеркале мое лицо достигло своего рода совершенства. Как маска театра Но. Я не узнавала своих постаревших черт с отпечатком страдания и напоминанием о страдании. Это испуганное лицо отражало все опасности переправы и долгого путешествия.

Когда меня освободят от этих дренажей, которые я таскаю за собой, как кастрюли? Такова уж судьба каторжника от рака: таскать, как ядра, банки с надписью «A-отрицательный». Мне тяжело от этих мыслей, я плачу каждое утро.

Я расчесала свалявшиеся от пота волосы, подкрасилась — блеск на губы, тени на глаза; это было смешно: весь день я проводила, меняя позы на кровати.

Мне постелили чистое белье. Положив руки на свежие простыни, я уговаривала боль утихнуть. «Еще чего!» — ответили мои нервные окончания.

Раздался стук в дверь. Белые халаты никогда не стучали. Было темно: я не люблю искусственный свет по утрам. В полумраке дверь открыл мужчина и направился ко мне. Мой гость, должно быть, ошибся палатой. Черный плащ с капюшоном, глаза тоже черные.

— Вы позволите?

Незнакомец приблизился. Среднего роста, брюнет, ни толстый ни худой, он прошел бы по улице незамеченным. Он придвинул кресло и сел в ногах моей постели. За двойными рамами медленно передвигались краны, поднимая свою ношу, в первый раз я увидела их работающими. Стройка ожила. Песчаная пустыня, закрывавшая горизонт, вдруг закишела людьми. Фигурки поднимали руки, как будто приветствовали меня. Одетые в голубые комбинезоны, три землекопа в белых касках взбирались на кучу песка.

Мой гость навел меня на мысль о фигурах Джамеля Тата: человек из толпы. У него было самое заурядное лицо — как у всех. Должно быть, у него была веская причина прийти в мою палату. На нем были черные походные ботинки фирмы «Текника» — такие носил и Антуан.

— Вам что-нибудь нужно? Книги, цветы или фрукты? Я могу спуститься в магазин, если вам чего-то не хватает, — предложил он и закинул ногу на ногу.

Может, мне и хотелось всего, но это никого не касалось. Незнакомец кашлянул, чтобы придать себе уверенности. Я увидела, как белая, довольно изящная кисть руки появилась из черного и нырнула обратно в карман. Мужчина покосился на дренажи у постели. После обеда я их прятала, чтобы не пугать Теобальда. Достаточно было убрать мое хозяйство под кровать, а потом свесить одеяло до пола.

Мне вдруг стало стыдно.

Проходящий сквозь стены невозмутимо созерцал мои мучения. На его лице не выразилось ни малейшего отвращения. Должно быть, это практикант в штатском.

— Вы читаете газеты?

Мужчина достал из кармана плаща «Либерасьон» и «Монд» и положил их мне на кровать. Я заплакала. Такое стало часто случаться. Слезы бежали из глаз, лицо, как мрамор, было неподвижно, я не страдала — слезы лились сами собой.