Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Коцио-старший, граф Карло, мало интересовался происходящим за пределами шахматной доски. В его честь назван мат Коцио: решительное движение белого ферзя по горизонтали через всю доску — и у черных остается единственный бессмысленный ход, способный лишь отсрочить капитуляцию. Но молодой граф не был шахматистом по натуре. Взаправдашние сражения, в которых льется кровь и дрожит земля, чуть было не стали делом его жизни, но, когда граф Карло внезапно умер, Игнацио должен был выйти из кавалерийского полка. Отставной прапорщик унаследовал огромное состояние и возможность никогда ничего не делать. Примирить одно с другим было нелегко, и граф Игнацио занялся единственным мирным делом, которое хорошо знал, — музыкой. Тут Гваданьини пришелся ко двору: он ставил свое клеймо на скрипки с восемнадцати лет, а познакомился с Коцио в шестьдесят три.

Игнацио было неуютно выслушивать благодарности старика при каждой встрече, вот и в тот раз он возразил:

— Через двадцать лет ваши инструменты будут стоить намного дороже, чем я сейчас за них плачу.

— Вы правы в том, синьор граф, что цены на инструменты сейчас неоправданно низкие, — отвечал Гваданьини, разгибаясь, как вспомнилось теперь Коцио, с совсем не стариковским изяществом. — Да и возраст хорошей скрипке всегда на пользу. Но раз уж вы заговорили о будущих ценах, я как раз хотел бы кое-что с вами обсудить. Вы ведь купили никак не меньше трех десятков моих инструментов. Это уже коллекция, но несколько однобокая. Вы даже не представляете, синьор граф, как мне лестна эта однобокость, но в благодарность за вашу щедрость я хотел бы помочь вам ее исправить.

Коцио не сразу поверил своим ушам.

— Вы хотите порекомендовать мне ваших конкурентов, синьор Гваданьини? Значит, ваши дела пошли на поправку?

— О, синьор граф, тот, кого я собираюсь вам рекомендовать, не вполне конкурент, — возразил старик. — Он умер сорок лет назад. Вы наверняка даже слышали его имя — он известный мастер. Антонио Страдивари из Кремоны.

— Да, я слышал о нем как о великом мастере. Все-таки я не такой уж невежда, — улыбнулся Игнацио. — Он, кажется, был учеником Николо Амати?

— Кажется, только в своих мечтах, — покачал головой лютьер. — Я ведь из Пьяченцы, а оттуда до Кремоны совсем недалеко. В пору моей молодости, когда Страдивари еще работал, в Кремоне говорили про зажиточного человека — «богат, как Страдивари». Все хорошие заказы доставались ему — и от королевских дворов, и от богатых любителей, таких, как вы, синьор граф. Так что другим мастерам тогда в Кремоне, да и в Брешии и Пьяченце, делать было почти нечего, многие разъехались по другим городам искать клиентов. Ну и, как вы можете себе представить, большой любви к синьору Страдивари никто из нас не испытывал. И говорили о нем всякое. Мой тезка, синьор Гварнери, — а его отец как раз учился у великого Амати, — рассказывал, что Страдивари был самозванец.

— Самозванец?

— Насколько я помню рассказ синьора Гварнери, дело было так. Антонио Страдивари работал на мебельщика, синьора Пескароли. Даже квартировал у него в доме, и, хотя был очень молод, Пескароли очень ценил его как резчика и инкрустатора. Как-то раз синьор Амати получил заказ на богато изукрашенные инструменты от одного герцога. И мебельщик одолжил ему своего ученика, чтобы выполнить этот заказ. А через некоторое время синьор Амати увидел скрипку с ярлыком «Antonius Stradivarius Cremonensis Alumnus Nicolaii Amati», страшно разгневался, пошел в дом к синьору Пескароли и потребовал, чтобы это безобразие прекратилось. И что никакой этот Страдивари не его ученик, а столяр, и если нахватался чего в мастерской, так наверняка все понял неправильно. Ну, Страдивари напечатал новые ярлыки и продолжал себе делать скрипки. И, честное слово, будь он и в самом деле учеником синьора Амати, то не посрамил бы учителя.

— Однако он смошенничал! Это роняет его в моих глазах, — поморщился Коцио, воспитанный в правилах офицерской чести.