Диетлэнд

Большую часть времени я делала записи в блокноте Литы, который теперь стал моим. Я постоянно проигрывала в голове события, которые со мной произошли, когда я начала следовать «Новой программе баптисток»: врач и его черный маркер, мужчина на станции метро, свидания вслепую, кошмар после приема «Отуркенрижа». Я чувствовала себя униженной, меня поглощали грусть и уныние и еще кое-что, название чему я пока не могла подобрать.

Когда пришла Верена, она застала меня в спальне, делающей записи в блокноте.

– Готова поговорить? – спросила она, присаживаясь на стул.

Я была готова. Верена спросила, прочла ли я «журнал» Литы; я сказала, что да. «Кажется, будто Луиза Б. всегда в пути на нескончаемые похороны». Некоторые строчки я не забуду никогда.

– Что видела Лита, когда смотрела на тебя? – спросила Верена.

– Несчастную женщину.

– Я тоже это вижу. Ты несешь в себе столько боли и страданий, Плам. Сможешь ли ты когда-нибудь отпустить эту боль? Можешь себе это представить?

– Боль невозможно отпустить. Это не воздушный шарик!

– Хорошо, но представь на минуту, что это так. Ты вкладываешь всю свою боль в шар и отпускаешь его. И она уплывает в небо. Как ты себя чувствуешь после этого?

Если я отпущу свою боль, во мне останется лишь черная дыра, которая поглотит меня без остатка. Это я была бы воздушным шариком, парящим в небесах, а не наоборот. Ничто больше бы не тянуло меня вниз, ничто не привязывало бы меня к земле. Моя боль была моей гравитацией.

– Без боли я больше не буду собой.

– Да, боль занимает много места. Но что, если заполнить дыру внутри чем-нибудь другим. Любовью, например? В нашу первую беседу ты сказала, что хочешь быть любимой.

– Не могу представить, чтобы кто-то полюбил меня с такой-то внешностью.

– Просто потому, что ты никогда не позволяла себе представить это. Как кто-то искренне полюбит тебя, если ты сама себя ненавидишь?

– Я знаю, чего ты хочешь, Верена. Хочешь, чтобы я отменила операцию. Осталась такой.

– Я провела руками по животу. – Я не знаю, как жить той жизнью, которой ты просишь меня жить.

– В «Доме Каллиопы» много женщин, которые избрали иной путь. Это возможно.

– Значит, мне придется жить в «Доме Каллиопы» всю оставшуюся жизнь?

– Нет, конечно. Думай о «Доме Каллиопы» как о промежуточной станции.

Я взяла блокнот Литы – он лежал рядом со мной на кровати – и снова пролистала те страницы, где она писала о мужчинах, которые фоткали меня в продуктовом магазине и смеялись, о подростках, которые меня оскорбляли.

– Думаю, все же есть кое-что хорошее в том, чтобы быть жирной, – сказала я. Было довольно приятно произнести слово «жирная». Я всегда избегала этого слова, у него была такая же тяга, как у грубого слова «жопа», такая же сила, как у запретного слова на «ж» – «жариться» (Марло бы понравилось!); весь рот жужжал вместе с тобой, произнося это звонкое «жир». – Потому, что я жирная, я могу видеть и недостатки других людей. Если бы я выглядела как нормальная женщина, как ты, например, я бы никогда не узнала, насколько люди жестоки, лицемерны, ограниченны. Я вижу иную сторону человечества. Те парни, с которыми я «ходила» на свидания вслепую, обращались со мной как с недочеловеком. Если бы я была худой и красивой, они повернулись бы ко мне другой стороной, насквозь фальшивой. Но из-за того, что я выгляжу так, как выгляжу, я знаю, каковы люди на самом деле.

– Объясни, почему это хорошо.

– Это как… особая сила. Я вижу настоящего человека за его маской. Я не живу во лжи, как многие женщины. Я не идиотка.

– А Алисия идиотка?

– Алисия жаждет одобрения всех этих ужасных людей.

– А чего жаждет Плам?

– Перестань говорить обо мне в третьем лице. Это моя настоящая жизнь, я уже живу ей, помнишь?

– Хорошо. Чего ты хочешь?

– Их одобрение мне точно не нужно.

– Раньше было нужно.

– Сейчас нет. Пошли они все!

– Ты говоришь со злостью.

– Потому что я зла! – Так вот чему я не могла найти названия. Злость во мне, гнев. – Но разве цель «Новой программы баптисток» была не в том, чтобы разозлить меня? Со всей этой борьбой, противостоянием, свиданиями вслепую?

– Я не знала, к чему приведет «Новая программа баптисток». Возможно, все это только укрепило твою решимость сделать операцию.

– Это не так.

– Гнев всегда был в тебе, Плам. Я просто хочу, чтобы ты направила его в другое русло – туда, где ему самое место, а не на себя.

Верена пыталась помочь мне, сейчас даже больше, чем она уже помогла мне; я была благодарна ей, но иногда злилась и на нее. Она не знала, что значит быть мной, какой бы чуткой и сопереживающей она ни казалась. Между нами оставалась грань. Грань, которая существовала между мной и большинством людей.

– Я хочу сейчас побыть одна, – сказала я. Я прилегла на кровать и положила голову на подушку. Свернулась калачиком и накрылась одеялом.

Верена не стала спорить. Она встала и собрала вещи. Когда она уходила, положила листок бумаги на прикроватную тумбочку. Чек на двадцать тысяч долларов.

– Почему ты отдаешь мне его сейчас?