Дикая

— Спасибо, — сказала я, настолько воодушевленная его словами, что горло у меня перехватило от эмоций.

— Увидимся в Кеннеди-Медоуз, — добавил он и пошел дальше.

— Кеннеди-Медоуз, — эхом отозвалась я ему вслед. Хотела бы я ощущать такую же решимость, с какой произнесла эти слова!

— Там и придумаем что-нибудь насчет снега! — воскликнул он, прежде чем скрыться из виду.

Я преодолевала жару того дня с новой решимостью. Вдохновленная верой Грэга в меня, я больше ни раздумывала о том, чтобы сдаться. На ходу я размышляла о ледорубе, который должен быть в коробке с новыми припасами. О ледорубе, который, по идее, принадлежал мне. Он был черный с серебром, опасный на вид, с длинным металлическим клювом примерно в 60 сантиметров в длину и более короткой и острой поперечной лопаткой на конце. Я купила его, принесла домой и уложила в коробку с ярлычком «Кеннеди-Медоуз», рассуждая, что к тому времени, когда доберусь до этого самого Кеннеди-Медоуз, буду знать, как надо им пользоваться — превратившись к тому времени каким-то необъяснимым способом в опытную альпинистку.

Теперь я понимала, что это не так. Маршрут научил меня смирению. Не имея никакого опыта в пользовании ледорубом, я не сомневалась, что скорее покалечу себя, чем сумею воспользоваться им в попытке не скатиться со склона горы. Во время своих привалов в тот день, на жаре, при температуре больше +38, я листала страницы путеводителя, чтобы выяснить, нет ли там каких-нибудь сведений о том, как пользоваться ледорубом. Там ничего подобного не оказалось. Зато было сказано, что при прохождении заснеженных склонов одинаково необходимы «кошки» и ледоруб, равно как и безупречное умение пользоваться компасом, «уважительное и информированное отношение к лавинам» и «значительная доля альпинистского здравого смысла».

У меня не было никакого опыта в пользовании ледорубом. И сейчас я уже не сомневалась, что скорее покалечу себя, чем сумею воспользоваться им в попытке не скатиться со склона горы.

Я захлопнула книжку и пошла дальше по жаре, углубляясь в заповедник Доум Лэнд, надеясь, что направляюсь к тому месту, где Грэг преподаст мне краткий курс пользования ледорубом. Я едва знала его, и все же этот человек стал для меня маяком, моей путеводной звездой, сияющей на севере. Если он может это сделать, то и я смогу, упорно думала я. Он не круче меня. Никто не круче меня,

говорила я себе, сама в это не веря. Я превратила эту фразу в мантру тех дней. Останавливаясь отдохнуть, прежде чем преодолеть еще одну серию горок, или оскальзываясь на опасных для коленей склонах, которые сдирали с моих ног куски кожи вместе с носками, или лежа в одиночестве в своей палатке по ночам, я спрашивала, иногда вслух: кто круче меня?

Ответ всегда был одним и тем же. Даже когда я точно знала, что это никоим образом не может быть правдой, я все равно повторяла: никто.

По мере того как я шла, местность медленно менялась, превращаясь из пустынной в лесистую. Деревья становились выше и пышнее, в мелких руслах ручьев с большей вероятностью можно было добыть глоток воды, лужайки пестрели цветами. В пустыне тоже были цветы, но они казались не такими пышными, более экзотичными, с прекрасными величественными венчиками. Дикие цветы, которые попадались здесь, были чуть более обыденными, они покрывали землю яркими коврами или обрамляли затененные края тропы. Многие были мне знакомы; это были те же виды, которые буйно расцветали летом в Миннесоте, или их близкие родственники. Проходя мимо них, я ощущала присутствие мамы настолько остро, что казалось, будто она рядом. Один раз пришлось даже остановиться и поискать ее взглядом, прежде чем я смогла двинуться дальше.

Никто не круче меня, говорила я себе, сама в это не веря. Я превратила эту фразу в мантру тех дней.

В тот день, когда я встретила Грэга, я увидела и своего первого медведя на этой тропе. Впрочем, сначала его услышала — отчетливое и какое-то «мускулистое» фырканье — и застыла как вкопанная. Подняв глаза, я увидела метрах в шести перед собой на тропе животное, огромное, как холодильник, стоящее на всех четырех лапах. В тот момент, когда наши взгляды встретились, вид у нас сделался одинаково оторопелый.

— МЕДВЕДЬ! — завопила я и потянулась за своим свистком в ту же секунду, как он развернулся и помчался прочь, и мышцы на его толстом заду ходили волнами, переливаясь под солнцем, пока мой свисток издавал убийственно громкий свист.