Дикая

Вот так вот. И несмотря на это, у нее была настоящая работа в деловом районе, в настоящем офисе с большим широким окном. А еще — настоящая лицензия нотариуса. Мы выбрали ее для ведения наших дел по разводу, так как хотели, чтобы это было просто. Мы хотели, чтобы это было круто. Мы хотели верить, что по-прежнему останемся в этом мире благородными, хорошими людьми. Что все, что мы сказали друг другу шесть лет назад, было правдой. А что мы там такое говорили? — спрашивали мы друг друга за несколько недель до этого дня, полупьяные, сидя в моей квартире, когда решили раз и навсегда, что должны пройти через это.

— Вот оно! — воскликнула я, как следует порывшись в бумагах и отыскав свадебные обеты, которые мы сочинили сами, — три полинялые странички, скрепленные степлером. Мы даже придумали для этого опуса название: «День, когда расцвели маргаритки». — День, когда расцвели маргаритки! — завопила я, и мы до слез смеялись сами над собой, над теми людьми, которыми мы были. А потом я положила наши обеты обратно в стопку, в которой их нашла, не в силах читать дальше.

Мы поженились очень молодыми. И это было так необычно, что даже наши родители спрашивали, почему мы не можем просто пожить вместе. Мы не могли просто жить вместе, пусть даже мне было всего лишь девятнадцать, а ему — двадцать один. Мы были безумно влюблены и верили, что должны совершить нечто безумное, чтобы продемонстрировать это. Вот и совершили самый безумный поступок, который сумели придумать, — поженились. Но, даже поженившись, мы не думали о себе как о супружеской паре. Мы были моногамны, но у нас не было никакого намерения «осесть».

Мы уложили свои велосипеды в ящики и полетели вместе с ними в Ирландию, где месяцем позже мне исполнилось двадцать лет. Мы сняли было квартиру в Голуэе, а потом передумали и поехали в Дублин. И нашли себе там работу: он — в пиццерии, я — в вегетарианском кафе. Спустя четыре месяца перебрались в Лондон и бродили по его улицам, настолько обнищав, что подбирали монетки на тротуарах. Под конец мы вернулись домой, а вскоре после этого моя мать умерла — и мы проделали все то, что привело нас сюда, в офис Вэл.

Мы с Полом крепко держали друг друга за руки под столом, наблюдая, как Вэл методично изучает наши самодельные разводные документы. Она просматривала одну страницу, потом бралась за следующую, и так далее, и так далее. А страниц было то ли пятьдесят, то ли шестьдесят — выясняя, все ли мы сделали правильно. Пока она этим занималась, я чувствовала, как во мне нарастает чувство некой солидарности с Полом против всего, что она могла нам возразить или посчитать ошибкой, — как будто мы подавали заявление, чтобы быть вместе до конца наших дней, а вовсе не наоборот.

Мы были безумно влюблены и верили, что должны совершить нечто безумное, чтобы продемонстрировать это.

— Что ж, все это выглядит хорошо, — произнесла она наконец, скупо улыбнувшись нам. А потом заново перелистала все страницы, теперь уже намного быстрее, прижимая к некоторым из них свою гигантскую нотариальную печать, а десятки других передавая нам через стол, чтобы мы их подписали.

— Я люблю его! — выпалила я, когда мы почти закончили, и глаза мои налились слезами. Я подумывала о том, чтобы закатать рукав и показать Вэл квадратную кровяную корку, которая покрывала мою новенькую татуированную лошадку в качестве доказательства, но вместо этого, запинаясь, продолжала: — Я имею в виду, мы это делаем не из-за отсутствия любви, просто чтобы вы понимали. Я люблю его, и он любит меня… — Я взглянула на Пола, ожидая, что он перебьет меня, соглашаясь, и тоже заявит о своей любви, но он хранил молчание. — Просто чтобы вы понимали, — повторила я. — Чтобы у вас не сложилось неправильное представление.

— Я знаю, — произнесла Вэл и откинула со лба розовую прядь волос. Я увидела, как ее глаза нервно перебегают с документов на меня, а потом снова возвращаются к документам.

— И все это моя вина, — проговорила я надтреснутым и дрожащим голосом. — Он ничего не делал. Это я виновата. Я сама разбила собственное сердце.

Пол протянул руку и сжал мое колено, утешая меня. Я не могла на него смотреть. Если бы я взглянула на него, я бы разревелась. Мы договорились обо всем вместе. Но я знала: если бы я повернулась к нему и предложила забыть о нашем разводе, а вместо этого сойтись снова, он бы согласился. Но я не повернулась. Что-то внутри меня глухо урчало, как машина, которую я завела и уже не могла остановить. Я опустила руку под стол и положила ее поверх ладони Пола, лежавшей на моем колене.