Дикая кошка

— Ионица, доченька, брось ты этот ужин. Я сама его доварю. Иди одевайся. Фильм сегодня в Доме культуры.

Иоана удивленно вздрогнула, угадав ласковые нотки в голосе матери. И подчинилась ей, не говоря ни слова.

Йордан так и торчал у забора. Увидев девушку, окликнул ее:

— Иоана, ты что, не видишь меня?

— А если и вижу?

— Как-никак мы соседи.

— Ну и что нам делать?

— Не знаю.

— Подумай, Йордан, а когда додумаешься, скажешь и мне.

— Ладно, Иоана, скажу.

Родика недовольно дернула брата за брючину:

— Пошли, бэдица! Что ты торчишь тут как столб?

— Постой, Родика. Иоана мне загадку загадала, должен же я ответить человеку.

Голубые глаза парня потемнели. Мышцы напряглись. Он поднес руку ко лбу — ничего непонятно. Потерся подбородком о плечо. Родика не спускала расширенных глаз с брата.

Что это с ним?

Йордан Палади до армии был шофером. Нравились ему пути-дороги или нет, я не могу точно сказать. Любил ли он запах бензина? Вряд ли. Просто многие парни записались после школы кто на курсы шоферов, кто на курсы трактористов. Записался и он, Проучился несколько месяцев. Получил права, «диплом», как он говорил в шутку. Вернулся в колхоз. Председатель Урсаки повел его к старой машине, которая почему-то все еще называлась грузовиком.

— Другой нет, Йордан, — сказал. — Нравится, бери, нет так нет. Словом, решай сам.

Машина, конечно, Йордану Палади не понравилась. Но в отличие от парней-одногодков, тоже шоферов и трактористов, он не хотел уезжать из села. Да и мать просила:

— Не уезжай, Йордан, мамина люба, один ты у нас сын… Разве здесь не заработаешь на кусок хлеба?

И он остался в родной деревне. Зайдет речь о «куске хлеба», Йордан плюнет с досады:

— Ну почему уезжают парни? Почему бросают опустелую деревню? Из-за денег уезжают или из-за другого? Какие-то причины должны быть…

Как-то он в ярости прибежал к Дину Соцки. Они дружили со школы. И на курсах шоферов учились вместе.

— Мэй, Дину! Ты-то почему уезжаешь? И куда?

Дину Соцки разинул рот от изумления и забыл на

несколько мгновений закрыть его. Он не ожидал от друга такого вопроса.

— А ты, Йордан, не уезжаешь? — спросил он, не ответив.

— Нет, я остаюсь.

— Все уезжают. Я тоже. Работа, которую нам дает Урсаки, курам на смех. Быть сменным шофером или ездить на развалюхе невеликая радость.

— Я не про то тебя спрашиваю, — разозлился Йордан. — Из-за денег ты уезжаешь или из-за чего другого?

— И из-за денег, и из-за другого. Устроюсь в автоколонну в Вулкэнештах. Грузовик прямо с заводского конвейера получу…

— Стало быть, из-за денег…

— Пошел ты к черту! Заладил: «из-за денег», «из-за денег»… А что в этом стыдного?

— А как по-твоему, Дину, зачем живет на земле человек?

— Да ты чокнутый, Йордан. Нашел о чем спрашивать. Что ты ко мне пристал? Иди к деду Дорикэ, с ним и потолкуй, он любит такое: «Что есть жизнь?»

Йордан Палади досадливо махнул рукой и направился к двери. Постоял немного, поглядел с удивлением на друга и сказал уверенно:

— Так твою перетак, Дину! Ты из-за денег уезжаешь.

Он ушел и до сумерек слонялся по деревне. Потом пошел к дому деда Дорикэ. На порог выглянула матушка Катица. Спросила не слишком приветливо:

— А тебе чего нужно от него, Йордан? На стыне он.

Йордан молча отвернулся и зашагал к стыне. Через час он уже был там. Дед Дорикэ кончил доить и что-то говорил Добрину-птицелову, который собирался уходить в деревню. Йордан подождал, пока он не ушел. Потом сел на скамеечку возле сторожки стариков.

— Дело у тебя какое ко мне, Йордан?

— Слыхал я, тебя интересует вопрос «что есть жизнь?». Так вот, хочу спросить, не узнал ты случайно ответ?

Дед Дорикэ посмотрел на парня.

— Какого черта лезут тебе в голову такие мысли, парень!.. Послушай лучше…

— Что?

— Стрекочут кузнечики. К осени…

— Ну и что?

— Ничего. Просто хорошо… И колокольцы звенят… Слышишь?

— Ну и что?

— Как «что»? Красотища кругом. Вон и звезды на небо высыпали. Сколько тайн в них! Думаешь, человек доберется до звезд? Я этому не верю. Разгаданная тайна не тайна, не останется тогда ничего…

— Ты за кого меня принимаешь, дед Дорикэ? Я спрашиваю про одно, ты толкуешь про другое.

— Зачем ты меня спрашиваешь, Йордан? Дней жизни не останется, тогда и приходи за ответом, А пока что мне тебе сказать?..

Йордан Палади встал, закурил сигарету от трубки старика и пошел обратно в деревню. И еще долго слышал звон колокольцев и блеяние овец.

А председателю Урсаки он сказал:

— Ладно, я согласен. Когда прибудет новый грузовик, отдашь его мне.

— Не могу, — ответил тот. — Займи очередь, тогда и получишь.

— Идет! — кивнул Йордан, направился к видавшему виды грузовику и залез в кабину.

Когда ня Петраке и леля Тица возвращались с поля, их глаза, усталые от солнца и зеленей, заметили сына, сидящего на пороге дома. Йордан сидел неподвижно. уткнув голову в ладони. Леля Тица всплакнула от радости. Лицо ня Петраке растянулось в улыбке, обнажившей сверкающие зубы.

Йордан поднялся навстречу родителям и забормотал, правда, без особой пользы какие-то слова, пытаясь успокоить матушку. Как любая женщина, леля Тица должна выплакаться и в радости и в гора