Дикие истории. Дневник настоящего мужика

От счастья он моргал всеми цветами, как неисправный телевизор «Рубин». Цвета менялись по всему спектру: от закатно-фиолетового до пурпурно-красного через всю поговорку про каждого охотника, который желает знать, где сидит фазан. Нурис без устали, как шпагоглотатель, пихал в себя червей, перебирая ручками. Глотать ему, как и всем лягушкам, помогали глаза. Засунув добычу в рот, он блаженно зажмуривался. Глазные яблоки погружались на дно черепа и проталкивали еду в пищевод. Он съел всю тарелку и пошел по стене кухни к нарисованному на обоях цветку. Лапки-присоски надежно держали его переполненное тельце. Нурис устроился на рисунке и стал нежно-голубым. Так и сидел несколько дней. А капусту эту я выбросил и руки об штаны вытер.

* * *

Нурис жил долго. Семь лет. За это время он состарился и почти перестал менять цвет. Он даже путешествовал. Как-то раз мои родители отправились на Кавказ. Отец два года строил из руин «ГАЗ-69». Тем летом машина была готова. Решено было проехать по Военно-Грузинской дороге. Испытать внедорожник. Нурис поехал с семьей в своей банке.

На одной из стоянок отец поймал лазающую лягушку. Не кубинскую, конечно, а нашу, но очень похожую. Самку. Ее посадили в банку к Нурису. В местечке Казбеги (нынешнее название Степанцминда) они остановились на ночевку. Спали в палатке. В горах погода меняется быстро. Под утро ударил мороз. Когда проснулись — в банке был лед и обе лягушки замерзли. До стеклянного состояния. Такая нелепая смерть… Было очень грустно. Говорить не хотелось. Пили кофе, сваренный на самом взрывоопасном примусе «Шмель». Тепло «Шмеля» дошло и до последнего пристанища амфибий. В банке появилась испарина. Начал таять лед. Первой оттаяла наша, кавказская. Она была мертва. Обмяк и Нурис. Обмяк и квакнул. Он видел больше, чем любая другая лягушка в мире. Видел даже смерть. Он попрал ее. Нурис оттаял и довольно долго и счастливо жил потом холостяком.

Средний срок жизни этих тварей — десять месяцев. Очень мало кто доживает до полутора лет. Нурис просидел в своей банке семь жизней и лишь в последние годы перестал менять цвет. Он жив и сейчас, спустя тридцать лет. Его портрет вытатуирован у меня на правой руке. Он улыбается.

Свободу хомячкам

Жил у меня в детские годы хомяк Хомка. Он был пушистый, ангорский. Мы считали, что он туп как пробка. Вся жизнь Хомки проходила в трех обязательных занятиях: он спал, ел и бессмысленно мыкался по стеклу аквариума, в котором жил. Спал Хомка в кухонной рукавице-прихватке. Ел только самое вкусное. Колесо свое не любил и не крутился в нем никогда. На дне аквариума лежала газета «Советская Россия». «Совраска», так ее называли. И ни на что она при главном редакторе Чикине не годилась, кроме как для хомяков. Вот Хомка и ссал. Оправдывая поговорку: «Не годится богу молиться, годится горшки покрывать».

Днем грызун обычно почивал, а к вечеру, часам к восьми, выходил на променад. Вставал на задние лапки и, передвигаясь вбок, тер передними лапками стекло аквариума. Сейчас я уже знаю, что такие движения называются стереотипными и развиваются у зверей, содержащихся в неволе. (Да что у зверей, знаменитые прогулки Ленина в камере-одиночке, где он молоком писал, с точки зрения биологии были не чем иным, как стереотипным движением.)

Сначала мы считали, что он так просится на ручки. Потом мы думали, что он делает зарядку. В результате обвинили его в идиотизме. В чем, в принципе, были правы.

КАК ВЫЯСНИЛОСЬ ПОЗЖЕ, НАШ ХОМЯК БЫЛ АГРЕССИВНЫМ РЕВОЛЮЦИОНЕРОМ И СТРЕМИЛСЯ К СВОБОДЕ.

Однажды утром я заглянул в аквариум и Хомку в нем не обнаружил. Диссидент построил из «Совраски» аккуратную лестницу, перебрался через стену и был таков. Мы обшарили всю квартиру, но беглеца не нашли.

Хомкино колесо стояло посреди пустого Хомкиного мира, как колесо обозрения на центральной площади Припяти. Я чуть не плакал. Плакал бы, если бы не запрет на это дело со стороны бабушки. Но делать нечего. Простились. Вечером из комнаты послышались привычные звуки. Маленькие лапки елозили по стеклу. Мы бросились смотреть. Точно Хомка. Он старательно скреб по стеклу, но не внутри, как привык, а снаружи. Мы были поражены: бунтарь не только хотел домой, но и вернулся. Я подсадил своего дружка в аквариум, тот бросился к еде, но делал странные движения.

Хомяк пихал все в рот, но не глотал, как обычно, а набивал в защечные мешки. Он забил за щеки весь корм, который оставался в аквариуме, и тяжелой походкой двинулся к своей кровати-варежке. Но не лег в нее, а стал пихать постель за щеку…

— С ума сошел, — сказала мама.

И мы с ней согласились.

— Свобода его опьянила, — сказала бабушка.