Дикие лошади

Горе Доротеи было столь глубоким и сокрушительным, что я испугался. Едва она увидела меня, как из ее глаз потекли слезы, бесконечные безмолвные слезы, без рыданий или стонов: это была уже не боль, а безграничная скорбь, скорбь как по прошлым, так и по нынешним потерям.

Я ненадолго приобнял ее, а потом просто взял ее руку и сидел так, пока она не нашарила другой рукой лежавший на кровати платок и не утерла нос.

– Томас…

– Да, я знаю. Мне так жаль.

– Он хотел мне только хорошего. Он был добрым сыном.

– Да, – ответил я.

– Я не всегда понимала его…

– Не вините себя, – сказал я.

– Но я виню. Я ничего не могу поделать. Я должна была позволить ему увезти меня сразу же после смерти Валентина.

– Нет, – сказал я. – Перестаньте, милая Доротея. Вы ни в чем не виноваты.

– Но почему? Почему кому-то понадобилось убивать моего Пола?

– Полиция выяснит это.

– Я не могу перенести это. – Снова потекли слезы, не давая ей говорить.

Я вышел из палаты и попросил медсестер, чтобы Доротее дали успокоительное. Ей уже давали, и больше нельзя без разрешения врача, ответили они.

– Тогда спросите у доктора, – раздраженно потребовал я. – Ее сын убит. Она чувствует себя виноватой в этом.

– Виноватой? Почему?

Это было слишком трудно объяснить.

– К утру ей будет очень плохо, если вы не сделаете что-нибудь.

Я вернулся к Доротее, думая, что зря потратил на них слова, но десять минут спустя в палату быстрым шагом вошла одна из медсестер и сделала Доротее укол, от которого та почти тут же уснула.

– Это удовлетворит вас? – спросила меня медсестра с оттенком сарказма.

– Как нельзя лучше.

Я покинул больницу и помог своему шоферу отыскать дорогу к дому профессора Дерри. За вечернюю работу водителю платили полторы ставки, и он сказал, что не будет торопить меня с возвращением домой.

Ушедший на пенсию профессор Дерри отнюдь не купался в роскоши. Жил он на первом этаже многоэтажного дома, поделенного по горизонтали на множество квартир. Сам он, как оказалось, занимал квартиру, состоявшую из рабочего кабинета, спальни, ванной и кухоньки в отделенном ширмой алькове; все было маленьким и мрачным из-за обилия темного дерева, этакая келья ученого старца, живущего на скудные средства.

Профессор был сед, сутул и хрупок, но его глаза и его мышление были пронзительно ясными. Он жестом пригласил меня в свой кабинет, усадил на деревянный стул с подлокотниками и спросил, чем может быть полезен.

– Я пришел за сведениями о ножах.

– Да-да, – перебил он, – вы это сказали по телефону.

Я оглянулся, но в комнате телефона не увидел. Телефон – платный – был установлен в подъезде, и профессор делил его с верхними жильцами.

Я спросил:

– Если я покажу вам изображение ножа, сможете ли вы рассказать мне о нем?

– Попытаюсь.

Я достал из кармана куртки сложенный листок с рисунком найденного на Хите ножа, и протянул его профессору. Тот развернул его, разгладил и положил на стол.

– Я должен сказать вам, – произнес он, часто и мелко шевеля губами, – что со мной недавно уже консультировались по поводу такого ножа.

– Вы известный эксперт, сэр.

– Да. – Он изучал мое лицо. – Почему вы не спрашиваете, кто консультировался со мной? Вы нелюбопытны? Я не люблю нелюбопытных.

– Я полагаю, что это были полицейские. Он издал хриплый смешок.

– Кажется, мне придется произвести оценку с другой стороны.

– Нет, сэр. Это я нашел нож на Ньюмаркетском Хите. Полиция взяла его как вещественное доказательство. Я не знал, что они консультировались с вами. Меня привело сюда именно любопытство, сильное и неослабевающее.

– Что вы заканчивали?

– Я никогда не посещал университет.

– Жаль.

– Спасибо, сэр.

– Я собирался выпить кофе. Вы хотите кофе?

– Да. Спасибо, сэр.

Он деловито кивнул, скрылся за ширмой и вскипятил в своей крошечной кухоньке воду, насыпал в чашки растворимого кофе и спросил, не надо ли сахара или молока. Я встал и помог ему; эти маленькие домашние хлопоты были с его стороны сигналом к готовности поделиться сведениями.

– Я не предлагал кофе двум молодым полицейским, которые приходили сюда, – неожиданно сказал он. – Они называли меня дедулей. Покровительственно.

– С их стороны это было глупо.

– Да. Оболочка изнашивается, но интеллектуальное содержимое – нет. А люди видят оболочку и называют меня дедулей. И голубчиком. Как вам это нравится – голубчик?

– Я убил бы их.

– Совершенно верно. – Он снова хихикнул. Мы взяли по чашке кофе и вернулись в кабинет.

– Нож, который полицейские приносили мне, – сказал он, – это современная копия армейского ножа – такими пользовались американские солдаты во Франции во время первой мировой войны.

– Вау! – сказал я.

– Не произносите этого дурацкого слова.

– Хорошо, сэр.

– Полицейские спрашивали, почему я думаю, что это копия, а не оригинал. Я посоветовал им разуть глаза. Им это не понравилось.

– Ну… э… как вы это узнали?

Он хихикнул.

– На металле было выбито: «Сделано в Тайване». Ну, продолжим?

Я сказал:

– Во время первой мировой Тайвань не назывался Тайванем.