Дикие пальмы

Он не мог рассказать об этом, даже если бы и попытался… утро еще только начиналось, он плыл в лодке, впервые один, ни одна пирога не появилась и не последовала за ним, но он и не ждал этого, он знал, что и остальные тоже покинут это место, дело было не в этом, дело было в сегодняшнем его одиночестве, его уединении, которое теперь целиком принадлежало ему, потому что он решил остаться; весло внезапно замерло, лодчонка по инерции еще какое-то время продолжала движение, а он тем временем думал: Что? Что? А потом:

Нет. Нет. Нет, а тишина, и одиночество, и пустота обрушились на него с издевательским ревом; и тогда он повернул назад, лодка резко крутанулась на киле, и он, преданный, яростно заработал веслом, направляясь назад к помосту, куда, как он знал, он уже опоздал, к этой цитадели, где самому главному и дорогому в его жизни – возможности работать и зарабатывать деньги, праву и привилегии, которые, как он считал, были заслужены им без чьей-либо помощи, возможности не просить ни у кого и ни у чего никаких одолжений, кроме права быть предоставленным самому себе, чтобы свободно противопоставить свою волю и силу ящеровидному протагонисту земли, края, в который его занесло помимо его желания, – грозила опасность, в мрачной ярости греб он самодельным веслом, и наконец увидел помост и моторку подле него, при этом он совсем не почувствовал удивления, а даже какое-то удовольствие, словно получил видимое оправдание своему бешенству и страху, возможность сказать: Я же говорил тебе

своему собственному оскорбленному «я», он вел лодку к помосту в каком-то сомнамбулическом состоянии, ему казалось, что он совсем не продвигается вперед, хватая ртом воздух, он дремотно взмахивал невесомым веслом, мускулы его утратили силу и упругость, а весло погружалось в среду, не имеющую плотности, он смотрел, как лодка ползет с муравьиной скоростью по залитой солнцем воде к помосту, а тем временем человек в моторке (всего их было пятеро) кулдыкал что-то ему на том самом языке, который он слышал непрерывно в течение десяти дней, но ни одного слова которого так и не выучил, а в это время второй человек, за которым шла женщина с ребенком на руках, уже готовая к отъезду, одетая в выцветший мундир, со старенькой шляпкой на голове, появился из дома со свертком (он нес еще несколько других вещей, но заключенный больше ничего не видел), который заключенный засунул за балку десять дней назад и к которому с тех пор не прикасалась ничья рука, он (заключенный) теперь тоже был на помосте, держа в одной руке фалинь лодки, а в другой похожее на дубинку весло, он попытался наконец заговорить с женщиной сонным и срывающимся и невероятно спокойным голосом:

– Возьми это у него и отнеси назад в дом.

– Так ты, значит, говоришь по-английски? – спросил человек в моторке. – Ты почему не уехал, как тебе вчера было сказано?

– Не уехал? – сказал заключенный, И он бросил взгляд, посмотрел на человека в моторке и даже сумел сдержать голос: – У меня нет времени для путешествий. Я занят, – и снова повернулся к женщине, рот его уже открылся, чтобы повторить сказанное, но тут жужжащий, словно доносящийся из сна голос человека из моторки дошел до него, и он повернулся еще раз в страшном и абсолютно невыносимом раздражении и закричал: – Наводнение? Какое еще наводнение? К чертовой матери, оно уже два раза доставало меня чуть не месяц назад! Оно кончилось! Какое еще наводнение? – и тогда (на самом деле он не думал об этом словами, но знал это, почувствовал это мгновенное озарение, понимание своего существа или рока, того, что в его сегодняшней судьбе присутствует какая-то особая повторяемость, что не только почти эмбриональный кризис повторяется с определенной монотонностью, но сами физические обстоятельства следуют по дурацки-однообразной схеме) человек из моторки сказал: «Возьмите его», и он еще несколько минут оставался на ногах, отбиваясь и нанося удары с перехватывающей горло яростью, а потом снова оказался на спине, на жестких неподатливых досках, а четыре человека навалились на него яростной волной жестких костей и жутких ругательств, и завершилось все это тонким сухим злобным щелчком наручников.

– Черт побери, ты что – с ума сошел? – сказал человек из моторки. – Ты что – не понимаешь, что сегодня в полдень эту дамбу взорвут?… Ну-ка, ребята, – сказал он остальным, – сажайте его в лодку. Нужно сматываться отсюда.

– Мне нужны мои кожи и лодка.

– К черту твои кожи, – сказал человек из моторки. – Если они сегодня не взорвут эту дамбу, ты сможешь сколько угодно ловить этих зверьков на ступеньках капитолия в Батон Руж. А кроме этой, тебе не нужно других лодок, так что можешь помолиться о своей.