Дикий барин

Внезапно осознал, глядя по сторонам, что меня совсем никто не предостерегает от множества необдуманных и диких поступков, которые я ежеминутно совершаю, пользуясь всеми возможностями, которые мне предоставляет почтенный возраст и неограниченный кредит женской доверчивости.

Раньше меня предостерегала моя тевтонская бабушка, например. Под ее безжалостным голубым взглядом я овладел всеми азами своей изворотливости и умению прикидываться мертвым, упав с гаража на кирпичи. Курение, портвейн, спекуляция, бегство от директоров школ, стрельба из поджигов, все, что составляло смысл моего существования, подвергалось ее критическому анализу и разбору.

Особенно бабушка любила нравоучительные повествования, которые неизменно заканчивались трагически. Собственно говоря, большинство бабушкиных моралите начиналось с курения одним мальчиком папирос в постели, а заканчивалось закономерным началом Второй мировой войны.

Мама, быстро поняв, что бегать за мной по стройкам можно только с целью знакомства с загорелыми стропальщиками и монтажниками опорных сооружений, нашла свое место в моем воспитании при помощи тех же грустных баллад о вреде питья и танцев, заканчивающихся, по обыкновению, моим долгожданным рождением.

Дядя Валера, вносивший посильную лепту в процесс моего быстрого созревания, знакомил меня с биографией своих друзей, которые начинали вот точно так же, как и я, с ковыряния пальцами в носу, а теперь валяются под заборами в окружении преданных бродячих псов.

Дядя Лева, в промежутках между своими долгими командировками, учил меня, что то, как я прожигаю детские годы, – просто позор и беспонтовая бакланка. Что в мои годы он уже вернулся из первой своей детской командировки и так себя удачно проявил в одной горьковской сберкассе, что вскоре был отправлен в более серьезную командировку, откуда приехал уже взрослым красивым человеком с фанерным чемоданом. «Сдавай!» – обычно заканчивал он свое кухонное выступление, внимательно следя за моими порхающими над клеенкой детскими пальцами.

И не то чтобы я следовал всем советам и внимал всем предостережениям. Нет! Но было, черт возьми, приятно.

А теперь все не то… Я стал каким-то социально заброшенным. Никто не интересуется, откуда у меня вон то и другое, никто не предупреждает, что еще вот чуть-чуть – и будет поздно, что то да се…

Горько. Не перед кем бренчать заслуженными в походах орденами. Некому рассказать, тыча костылем в окно, про полынный запах пройденных дорог.

Мумия и Мейерхольд

Мой прапрадед в молодости был известным на всю округу затейником.

В свободное от досуга время он отдыхал. Не хотел работать ни в какую. Никак. А ему уже четырнадцатый год шел.

Шли восьмидесятые годы XIX века, эпоха пара и химии, так что в борозду вставать Ефим Поликарпович Свистунов не спешил. Вместо этого искал пути к творческой самореализации. Мастерил каких-то зловещих кукол из тряпья и устраивал представления для деревенских.

Пристроили его в Пензе на водочный завод. Отвезли на производство, понятное дело, связанным. Вытрясли из мешка и приказали трудиться.

Начал он трудиться на производстве водки с поэтическим названием «Углевая». Что-то там на березовом угле, очистка, вкуснота неимоверная, польза фантастическая. Но кукол своих не оставлял – мастерил их и на промышленном предприятии.

До хозяина дошла слава о дурачке таком редкостном. Хозяин и сам пришел посмотреть, и сыночка своего привел. Сыночку кукольное шоу очень понравилось. Выдали прапрадеду три рубля на расширение репертуара. И каждую неделю Ефим Поликарпович мой устраивал спектакли. Пока не убежал с предприятия в отпуск, из которого вышел многодетным отцом только в 1912 году, завербовавшись на торговый флот для поездки в жаркие страны.

Привез из Египта небольшую мумию – гостинчик для мордовской деревни в ту пору выдающийся. Мумию Ефим Поликарпович сбрызнул кельнской водой и пытался выдать за нетленные мощи, обретенные им лично у заброшенного скита, что у Святлоярского озера.

Только разразившаяся империалистическая бойня 1914 года прервала духовный подвиг прапрадеда. Не захотели в Нижегородской духовной управе покупать святыню, столь необходимую в трудную годину испытаний. Мумию Ефим Поликарпович передал как основное наследство моему прадеду – Ивану Ефимовичу. С отеческим наставлением и убеждением, что мумия будет кормить его внуков и правнуков, если те будут, конечно, не дураки, как прочая округа.

Мумию эту моя бабушка помнила прекрасно. Мощи хранились в сундуке, на котором бабушка провела лучшую пору своей жизни – детство, отмеченное холерой, голодом и пожарами. Уверен, что и сейчас эта мумия ждет своего часа у кого-то из многочисленных потомков Ефима Поликарповича Свистунова, несостоявшегося директора императорских кукольных театров. Лежит в каком-то сундуке в заповедных чащах Мордовии.

Уверен также, что Всеволод Эмильевич Мейерхольд кукольные представления на водочном производстве своего папы забыл, а вот подсознание Всеволода Эмильевича – нет, не забыло.

Паззлы