Диккенс

С самого начала сотрудничество между Сеймуром и Диккенсом не заладилось. Сеймур воображал своего Немрода худым и высоким, Чапмен же, согласный с Диккенсом, получил маленького и пухлого Пиквика. Недовольный гравюрой, Диккенс написал Сеймуру письмо; после нескольких чисто формальных комплиментов он попросил переделать рисунок. В середине апреля 1836 года, вечером в воскресенье, они встретились в первый и последний раз, в присутствии издателей. Внешне учтивая встреча закончилась поражением Сеймура: состоявшийся художник был вынужден подчиниться воле дебютанта. На следующий день он нехотя принялся за переделку гравюры с мрачным и пророческим названием «Умирающий клоун» — и испортил ее. 20 апреля этот человек с неустойчивой психикой, подверженный депрессиям, застрелился у себя в саду в Айлингтоне.

Для издателей это был страшный удар: в их представлении, коммерческий успех «Пиквика» держался в основном на славе Сеймура, и они даже подумывали прекратить публикацию. Но в очередной раз Диккенс задавил их своей уверенностью и попутно вытребовал себе прибавку в пять фунтов. Его влияние на проект еще больше возросло, когда, после неудачной пробы Роберта Басса, Сеймура заменил Хэблот Найт Браун, он же Физ. Этот совсем молодой художник уже делал иллюстрации к памфлету Диккенса «Воскресенье под тремя главами». Они прекрасно поладили, поскольку в равной мере обладали наблюдательностью и проворством в работе. Серьезный, одаренный, но лишенный личных амбиций, Браун безо всякого труда вписался в рамки, предложенные автором. Отныне Чарлз твердой рукой держал поводья «экипажа Пиквика».

Впрочем, надо полагать, что, даже если бы Сеймур остался жив, командование перешло бы к Диккенсу. Между двумя первыми выпусками «Пиквика» явно что-то произошло. Карикатуры превратились в живых людей, декорации стали четче, стиль — тверже. Наверное, чтобы сродниться со своими персонажами, Диккенс отправил их в Рочестер, город своего детства, и запихнул в их багаж надоеду по имени мистер Джингль («Звон»). Рваные фразы этого громогласного и невероятно самонадеянного проходимца беспрерывно звенели в ушах пиквикистов: «Глаз подбит, сэр? — лакей! — сырой говядины джентльмену на глаз — сырая говядина — лучшее средство от синяков, сэр, — холодный фонарный столб — очень хорошо — но фонарный столб неудобно — чертовски глупо стоять полчаса на улице, приложив глаз к фонарному столбу, — ха-ха! — не так ли? — отлично!»

Диккенс увлек своих персонажей в гораздо более мутные воды, чем мирные, кишащие рыбой реки, дорогие Роберту Сеймуру…

Никаких сомнений: Диккенс нашел свой стиль. Состоялось рождение писателя.

Женатого писателя — со 2 апреля 1836 года. После краткого свадебного путешествия в Кент (краткого и, вероятно, заполненного работой, поскольку время поджимало, а Чарлзу надо было выдавать на-гора новые главы для ежемесячных выпусков) молодожены поселились на Фернивалс-Инн. Трех комнат оказалось недостаточно, поскольку Фредерик переехал с ними, а Мэри Хогарт, сестра Кэтрин, практически там поселилась. Это была красивая, живая и очаровательная девушка; она просто преклонялась перед своим зятем, настолько «умным и обаятельным», как она говорила, что «все эти господа от литературы вокруг него увиваются». Диккенс со своей стороны тоже не жалел похвал: по его словам, Мэри Хогарт была «самым нежным и чистым созданием, которое когда-либо изливало свой свет на землю». Это совместное проживание, продлившееся почти год, таило в себе опасности для молодой четы: несмотря на искреннюю любовь между сестрами, Кэтрин, должно быть, раздражали постоянные оговорки Чарлза, который слишком часто называл ее Мэри. Однако для Диккенса это время останется самым счастливым периодом его семейной жизни: с апреля 1836 года по май 1837-го совершенно разные чувства, которые он испытывал к обеим молодым женщинам, образовывали сложную и хрупкую гармонию, позволявшую ему полностью посвятить себя творчеству.

Когда Диккенс, поселившись на Фернивалс-Инн, провозгласил не моргнув глазом, что «Пиквик торжествует», он несколько поторопился. Хотя узкий литературный мирок признал новизну и добротность романа, первые номера расходились вяло: Чапмен и Холл даже сократили тираж с тысячи до четырехсот. Только после четвертого выпуска пророчество осуществилось. Пиквик, старый смешной очкарик, некогда нагонявший тоску на членов своего клуба «Размышлениями об истоках Хэмстедских прудов с присовокуплением некоторых наблюдений по вопросу о Теории Колюшки», со временем сделался своего рода мещанским Дон Кихотом, чутким, всегда готовым отстаивать справедливое дело, несмотря на свой ревматизм и близорукость. «Inserted tales» — рассказы в рассказе, — которые не только позволяли излиться бурному воображению Диккенса, но и служили крайним средством для пополнения объема чересчур кратких выпусков, тоже явно отсылают к Сервантесу; поэтому совершенно естественно, что в десятой главе на постоялом дворе (самое сервантесовское место) появился необходимый Санчо Панса, которого так не хватало роману.