Диктатор

— Был бы рад, если бы этого не случилось. Но одно то, что вы пригласили с почетом за свой стол моих врагов, а меня, не дав переодеться и умыться…

— Вы тоже сидите за одним столом со мной и с ними. Хотя и довольно грязный, не отрицаю…

Понсий Марквард не вынес урагана в душе и вскочил. Он органически не мог говорить сидя — видимо, не хватало воздуха на крик. И сейчас он заорал во всю мощь своего гигантского рта:

— Хватит, диктатор! Мало того, что насильно за один стол… Еще выслушивать клеветнические бредни! Прекратите недостойный спектакль! Под стражу этого человека и немедленно передать его нам. На меньшее мы не согласимся. Ясно?

Гамов уже достаточно «нагрелся», этого вспыльчивый Понсий решительно не понимал. Мы с Прищепой переглянулись. У Гамова было точно такое лицо, как в конце разговора с Данилой Мордасовым. И ситуация складывалась похожая. Но Гамов запроектировал другой финал. Он властно скомандовал:

— Марквард! В последний раз предупреждаю — не сметь подниматься без моего разрешения! Ненавижу, когда передо мной торчат чурбанами!

Но Марквард не сел. Он готовился еще что-то прокричать, но его остановила Милошевская. Бледная, разъяренная, она тоже вскочила, низкий ее голос звучал на самых низких нотах.

— Стыдитесь, диктатор! Мы надеялись на сотрудничество, а вы организовали комедию дружеской встречи с изменником! Объявляю, что, если вы отвергнете наши требования, мы немедленно удалимся.

— И обратимся к народу с сообщением, что вы отвергаете сотрудничество с нами — и потому мы отвергаем сотрудничество с вами, — вызывающе добавил Марквард.

— Это ультиматум? — холодно уточнил Гамов.

— Ультиматум! — бросил ему в лицо вождь оптиматов.

Взрыва ярости, так обычного у Гамова в трудных спорах, все же не произошло. Ярость не была запланирована в программе беседы Гамова с вождями патинов. И хотя приступ бешенства уже подкатывал к горлу, Гамов не дал ему выхода. Он обратился ко мне и Прищепе:

— Помогите, не понимают меня! Говорим как бы на разных языках.

Павел, наверно, был заранее посвящен в сценарий беседы.

— Ваш язык им непонятен, диктатор. Надо найти человека, язык которого был бы уважаемым оптиматам более доступен.

— Отличная мысль! — Гамов повернулся к своей охране. — Старшина Варелла, переведите на свой язык мою просьбу лидеру оптиматов Понсию Маркварду не вскакивать и спокойно участвовать в общей беседе.

Варелла четким шагом, как на параде, пошел на Маркварда и встал перед ним. Тощий Марквард был выше солдата, но от Вареллы, плотного, массивного, шло излучение почти звериной силы. Руки Вареллы сжались в кулаки.

— Садись, не то усажу! — грозно произнес Варелла, и его рука стала медленно подниматься. И в такт вздымающемуся кулаку Понсий Марквард столь же медленно опускался на стул. Несколько секунд Варелла постоял над поникшим лидером оптиматов, потом обернулся к Гамову и доложил: — Все понимает! Каждое слово доходит.

Все это совершалось в мертвом оцепенении зала. Понсий Марквард сидел, морально уничтоженный, Вилькомир Торба изобразил на лице удовлетворение. Людмила Милошевская, гневная, непреклонная, не отрывала пылающих глаз от Гамова. Женщин, я замечал часто, ярость уродует, но эту, ведьминской породы, женщину бешенство украшало. Самая лучшая поза для нее, подумал я с уважением. Взвиться бы сейчас в ступе и дворницкой метлой смести нас всех. Вместо этого естественного поступка она только сказала:

— Диктатор, я стою, как видите. Почему не разговариваете со мной на своем солдатском языке?

Гамов сделал знак Варелле, чтобы тот воротился на свое место.

— Можете стоять, если хотите. Только поза эта смешная, подумайте об этом. И еще вам скажу. Политика доныне область бесполая. И поэтому я спокойно мог бы, как противника в политике, принудить вас к повиновению и на солдатском языке. Но я хочу в бесполую политику ввести женское начало. И начну с того, что не на политическом языке, тем более — не на солдатском, а просто как мужчина женщину попрошу: сядьте, пожалуйста, Людмила Милошевская, и примите участие в дальнейшей беседе — будем решать очень важные вопросы.

Милошевская, не проговорив больше ни слова, уселась на свое место. Торба, ни к кому не обращаясь, но достаточно внятно сказал:

— Что посадили их — хорошо. Но лучше бы выгнали вон.

Гамов гневно повернулся к нему.

— Вилькомир Торба, еще одно выражение в таком духе, и вам придется разговаривать с солдатом, а не со мной.

— Понял. Слушаюсь! — бодро отозвался Торба.

Гамов обвел глазами зал, вглядываясь в каждого.