Диктатор

Гамов редко высказывался с такой категоричностью. Я внутренне даже восторжествовал. То, чего я хотел потребовать от Ядра, шло гораздо дальше любых требований Гамова — но шло в том направлении, какого он ожидал. Я все же был хорошим его учеником.

— Нет, Гамов, вы ошибаетесь, — сказал я. — Нельзя отгородиться от подползающей к границам эпидемии, она преодолеет любые запоры и заслоны. Не отгородиться, не отогнать, а истребить ее в тех гнездовьях, где она зародилась и откуда нагло выползла, — вот мой план. Но для этого придется презреть все государственные границы, не посчитаться даже с собственными военными выгодами. Ибо речь о судьбах мира, а не отдельных стран — наших или чужих.

Я знал, какие тяжкие требования предъявляю, и не был уверен, что все согласятся.

— Они просты, мои предложения, — продолжал я. — Водные пары в атмосфере — вот что стимулирует ярость эпидемии. Переселить весь Клур, всю Корину, а также Родер, Ламарию, Патину и Нордаг, к которым эпидемия подползает, в знойные пустыни Торбаша, Собраны или Лепиня Великого вне человеческих возможностей. А почему бы не превратить эти страны хотя бы на год в подобие степей Собраны и Лепиня? Если Штупа перебросит все свои метеогенераторы в Патину, Ламарию, в Нордаг и если его не ограничивать в расходах энерговоды, то ни одна туча не пересечет берегов тех стран, где уже свирепствует эпидемия. Я верно излагаю ситуацию, генерал Штупа?

Даже наш главнокомандующий Альберт Пеано не утруждал себя вставанием, когда говорил речи на Ядре. Но Штупа вставал, даже подавая реплики.

— Мощь наших метеогенераторов достаточна для отражения любого циклона с океана, если не будет могучего противодействия. Такого противодействия ни Клур, ни Корина не окажут. Устроить знойное лето в приокеанских странах могу.

Единственным, кто высказал сомнение в эффективности моего плана, был наш министр Милосердия.

— Нет, я не против, нет, — высказался он. — Но такая огромная метеоакция погубит урожай в Клуре и Корине, они воспротивятся. Вы не опасаетесь этого, Семипалов?

— Всего, что делают воюющие с нами страны, надо опасаться, без этого не одержать победы, — возразил я. — Но и уступать противнику ведь тоже не принято, правда? И я рассчитываю на их разум. Им придется выбирать: либо полные полки в магазинах и заваленные гробами кладбища, либо опустевшие магазины и спасенные дети. Не сомневаюсь в их выборе.

— Пустые магазины и спасенные дети… Но разве одно знойное лето истребит эпидемию? А если она притихнет, а на другой год возродится? Сколько лет она в Корине таилась! Вот чего я боюсь.

— Правильно, бойтесь! — сказал я. Многое зависело от действий Пустовойта — и была удача в том, что он высказал те опасения, какие именно ему потом практически рассеивать. — Ночью я сказал Гамову, что у меня две идеи по борьбе с эпидемией. Одну я высказал — насильственное сухое лето в пораженных эпидемией странах. Теперь слушайте вторую. Искусственных лекарств против водной аллергии нет. Но натуральное женское молоко обрывает аллергию — значит, нужно снабдить грудным молоком всех больных.

Дальше я предложил объявить у нас в стране женское молоко государственным достоянием. Каждой кормящей матери сдавать его полностью в больницы, а детей своих кормить молоком искусственным, для здорового ребенка оно не хуже естественного. Часть собираемого молока оставлять как резерв, препятствующий вторжению эпидемии в наши рубежи, а большую часть передавать в страны, захваченные эпидемией. И оплачивать женщинам молоко многократно выше искусственного, предоставить матерям заодно и льготное продовольствие. У Пустовойта огромные средства, пусть он истратит часть своих миллиардов на подлинный акт всемирного милосердия. И пусть закупает грудное молоко не только у нас, но и во всех странах мира, особенно в тех, где эпидемия уже сражает детей и взрослых.

— Вы оплатили целым состоянием несколько литров крови, тайно отданной врачом Габлом Хотой нашим раненым пленным, — обратился я к Пустовойту. — Столько денег за женское молоко вы платить не сможете, молока потребуется много больше, чем было крови в теле Хоты. Но почему не платить за него столько, чтобы это стало для рядовой женщины экономически выгодно? Наши противники не введут монополии на женское молоко, препятствовать его закупкам не будут, оно ведь пойдет на спасение их граждан, маленьких и больших.

— Облагодетельствовать своих врагов! — презрительно бросил Гонсалес.

— И их, — холодно парировал я. — Но прежде всего нас самих. Наши дети, все мы под угрозой, Гонсалес. Спасая детей врага, мы спасаем наших детей. Ведомство, возглавляемое Пустовойтом, называется международной компанией Милосердия. И если оно не сможет организовать международное милосердие, то грош ему цена. И грош цена нам самим, ибо мы станем лгунами и лицемерами, мастерами лишь обещать добро, но не делать его, когда в нем нужда! Мне стыдно будет глядеть на себя в зеркало!

Показывая, что споры исчерпаны, Гамов объявил:

— Предложения принимаем, будем их выполнять. Вудворт, ваше мнение о реакции противников.