Диктатор

— Остаетесь вы, Исиро, — продолжал Гамов. — Вы единственный среди нас, кто держит руку на пульсе общественного настроения.

Омар Исиро так растерялся, что минуту то открывал, то закрывал рот, не выдавливая из него ни звука. Вообще, замечу, что для роли министра информации можно было подобрать человека, лучше владеющего словом. Уж не знаю, почему Гамов так благоволил к нему. Громогласный Константин Фагуста подошел бы больше, чем Исиро, на должность министра информации — если бы не его антигамовские настроения.

Наконец Исиро собрался с силами.

— Конечно, если бы помощь удалась… Но Семипалов так убедительно… Да, я тоже — нет!

— Подведем итоги, — сказал Гамов. — Три за, семь против. Ядро отвергает помощь голодающим в Клуре и Корине.

— Можно считать этот проект похороненным? — спросил я.

Гамов зло усмехнулся.

— Нет, почему же? Всего семь человек отвергли помощь голодающим врагам. Даже не все правительство, а только его часть. Не слишком ли мы много берем на себя, решая за всю страну? Надо вынести наши разногласия на суд всего народа.

— Устроить референдум вроде тех, что уже проводили?

— Очень хорошая мысль. Так и поступим.

— И в обращении к народу вы, конечно, скажете о высоком благородстве помощи врагам, но забудете упомянуть, что враг может не понять нашего благородства и нам тогда придется расплачиваться страданиями за свое великодушие.

Гамов долго смотрел на меня. И я снова увидел то, чего не замечал в толчее ежедневности. Гамов сильно сдал — постарел, осунулся, под глазами легли черные полукружья, щеки посерели. Он, однако, сказал, не отвечая язвительностью на язвительность:

— Вы сами напишете обращение к народу, которое я оглашу.

— Тогда записывайте вопрос, выносимый на референдум.

И я громко продиктовал:

Согласны ли вы ценой сокращения своего продовольственного пайка оказать благородную и великодушную помощь голодающему населению тех стран, которые воюют с нами и солдаты которых завтра, возможно, используют эту помощь для того, чтобы нанести нам поражение в бою?

Гамов записал и усмехнулся.

— Хитро! Ответ предполагается только один, такова нормальная логика. Но я принимаю ваш вызов, Семипалов. Именно на такой прямой вопрос нужно получить прямой ответ. Вскрыть самое глубинное в каждом, не только то мелкое, то близорукое, что на поверхности.

Я спросил:

— Вы хотите узнать, соответствует ли дух народа вашему высокому духу? Даже так: достоин ли наш народ своего руководителя?

Гамов не уклонился и от этого удара.

— История навалила на меня груз ответственности. Я могу вытянуть его только совместно с моим народом. Если между нами возникнет пропасть, мне нечего делать на моем посту.

Я вдруг сказал то, о чем секунду назад и не думал говорить:

— Гамов, вы плохо выглядите. Вы не заболеваете? Может, отложим референдум, чтобы вы подлечились? Еще никогда не видел вас таким усталым.

Он покачал головой.

— Еще никогда судьба не ввергала нас в такие сложности. Все мы, от министров до чистильщиков сапог, должны показать, чего реально стоим. Я чувствую себя неважно, но мне не до лечения.

7

Нет, не баловала нас судьба в ту осень спокойствием! И если на полях молчали батареи, то в душах вибрировали страсти не слабей тех, какими терзали тела электровибраторы. Гамов, заранее все предугадывающий, и отдаленно не подозревал, как закончится заседание правительства Латании с правительством наших союзников, руководителями Комитетов Помощи и Спасения, редакторами газет и стерео.