Диктатура

Действительно, мало просто зафиксировать наличие учредительной воли. Критический момент наступает тогда, когда не в принципе, не в теории, а на деле отменяется система старого права, в соответствии с которой можно было различать правовое и неправовое, причем отменяется не для победы над противником старой конституции, а для учреждения нового порядка. Учреждается новая Конституция, и поскольку есть те, кто будет это делать, они объявляются комиссарами народа, которым в принципе довольно будет принять или выставить на референдум новую Конституцию, после чего их миссия будет окончена. «Но в то время как комиссарская диктатура инициируется конституционно учрежденным органом и связана с соответствующим разделом действующей конституции, суверенная диктатура представляет собой лишь quoad exercitium и непосредственно выводится из бесформенной учредительной власти… Она апеллирует к народу который в любой момент может начать действовать, а тем самым приобрести и непосредственное правовое значение»[46]

. Книга Шмитта полна примеров того, как именно при перерождении комиссарской диктатуры в суверенную исчезало то, что имело для него первостепенную важность: управленческая эффективность государства, основанная на ответственном разграничении компетенций.

IV

Как читать в наши дни «Диктатуру»?

Непредубежденному читателю ясно, что композиционно книга плохо организована, а ошеломительная эрудиция автора временами дает парадоксальный результат: она скорее утомляет, чем помогает разобраться. Нойман пишет об одной из глав: кажется, будто Шмитт вывернул сюда свою картотеку. Это можно сказать и про всю книгу, хотя въедливые критики находили в ней также необъяснимые лакуны. Приложение о статье 48 занимает несообразно много места, концептуально не добавляя почти ничего… Критические замечания можно было бы продолжить, но здесь они ни к чему. «Диктатура», при всех ее недостатках, – не только одна из самых любимых автором, но также одна из самых успешных его книг, ее неоднократно переиздавали при жизни и продолжают издавать до сих пор. В ней много такого, что не имеет прямого отношения к диктатуре, зато связано с широким кругом тем политической философии: арканы власти и резон государства, суверенитет народа и представительное правление, фигуры Бодена, Макиавелли, Гоббса, Руссо и Сиейса, о которых Шмитт здесь впервые высказывается столь подробно и столь глубоко, – все это делает книгу полезным и увлекательным чтением. Но центральная тема здесь другая. Она невероятно сложна, мало и плохо понята.

Особый, чрезвычайный режим управления – тема широкая и принципиальная, она сохраняет актуальность до наших дней. Но к ней надо подходить осторожно. Если рассматривать диктатуру как противоположность демократии в более узком, т. е. современном и либеральном понимании, разобраться в этом феномене довольно трудно. Назвать режим диктаторским значит высказать оценочное суждение, но и наоборот: чтобы высказать критическую оценку, режим, политику правящей группы можно и – в рамках определенных правил дискурса – нужно называть диктаторскими. Потребности управления и привычные, школьные описания демократии не всегда и не везде хорошо комбинируются, но и память о тех временах, когда ради управляемости и эффективности ограничивались, а то и вовсе отменялись права и свободы, тоже входит в большое повествование о политической истории и политической философии новейшей эпохи.