Диктатура сволочи

Но Карл Каутский был авторитетом — самым крупным в Европе теоретиком марксизма и политической экономии вообще. С его авторитетных слов этот вздор о карликовых крестьянских хозяйствах в Германии пережевывала и вся русская политико-экономическая литература. Сказать, что именно на этом вздоре «воспитывались целые поколения», было бы некоторым преувеличением, но именно на таком вздоре целые поколения действительно воспитывались — отсюда и европейский социализм.

Психологической загадки о Карле Каутском, а также и о прочих — я решить не могу. Было ли тут сознательное и обдуманное вранье, или цитатный колпак набрел на какую-то статистическую таблицу, не имея никакого представления ни о каких реальных фактах жизни и обрадовался ей, как дурак писаной торбе. Да это и несущественно. Важно одно: как пишет «наука». Но еще важнее другое — как нам, простым смертным, поставить эту науку на надлежащее ей место: на скамью подсудимых. Пока же этой скамьи подсудимых нет — приходится действовать на принципах наивного реализма и поступать в жизни так, как если бы солнце вертелось вокруг земли, а не наоборот.

С точки зрения наивного реализма, русскую рабочую массу можно разделить на две очень неясно очерченные категории:

а) пролетариат, б) не-пролетариат.

Пролетариат это тот, кто «не имеет родины», не имеет ничего, «кроме цепей», кто собирается «завоевывать мир» и кто, вообще, треплется по митингам и забастовкам: основные кадры всякой революции. Не-пролетариат это те, кто имеет родину, кто никакими цепями не обременен, никаких новых миров завоевывать не собирается и ни в какие революции не лезет. Не-пролетариат своего имени не имеет, как не имеют его все не-специалисты или, скажем, все не-левши — люди нормально работающие правой рукой, кажется, ни на каком языке не имеют специального наименования. Пролетариат в Царской России фигурировал под названием «сознательных рабочих», «не-пролетариат» — под именем «несознательных».

В среднем, пролетариат — это неквалифицированные низы рабочей массы, не-пролетариат — его квалифицированная середина, не «верхушка», а середина; обычный русский рабочий или, говоря несколько иначе — средний человек страны и народа. Это место — середины и опоры нации — делит с ним средний, хозяйственный крестьянин — «кулак», по советской терминологии. Ниже этого среднего уровня, ниже среднего уровня страны и нации процветает рвань: люди, не умеющие или не желающие работать, главным образом, не умеющие: деревенский бобыль, лодырь, «бедняк» — по советской терминологии, и индустриальные босяки, «трампы», подонки рабочей массы.

Это — одна линия, отделяющая пролетариат от не-пролетариата. Есть и еще некоторые.

Характерное свойство русской промышленности заключается в том, что ее основная масса размещена вне городов. В Царской России, по выражению наших политико-экономов, шла «индустриализация без урбанизации». Основные промышленные районы росли веками, на базе кустарного промысла. Это Урал, область Верхней Волги, Тула и прочее. Второстепенная, хотя и чрезвычайно крупная, промышленность концентрируется в городах, например, в Петербурге. Петербург и Урал будут наиболее яркими иллюстрациями общего положения вещей.

Уральский рабочий рос веками. Здесь деревня называется «заводом». Здесь «завод» включает в себя и деревню: каждая семья имеет свою избу и свою корову — а то и пять (то есть, имела до большевиков), имеет свой участок земли. Уральский рабочий — великий рыболов, птицелов, охотник, — любит и знает свой завод, любит и знает свое ремесло. Он живет (точнее жил до большевиков) привольно и очень сытно, и статистика заработной платы не имеет никакого отношения к его жизненному уровню, точно так же, как статистика Каутского — к уровню германского сельского хозяйства. Уральский рабочий вел здоровый образ жизни и был консервативен,

Петербургский рабочий был, гак сказать, пролетарским новорожденным, эмигрантом из русской деревни в более или менее международный город, примерно таким же эмигрантом, как поляк, попадающий в Нью-Йорк. Так называемое «расслоение» русской деревни выбрасывало из нее те группы крестьянства, которые оказывались неприспособленными для самостоятельного труда, а крестьянский труд, при всех его прочих достоинствах и недостатках, есть прежде всего, труд самостоятельный: без надсмотрщика и погонщика. Неудачники деревни попадали в великолепный город с совершенно отвратительным климатом — город, построенный для дворцов и их обитателей. В Петербурге не было того, что называется «трущобами», но были унылые ряды каменных мешков — вот вроде того, в каком в славные дни революции жил я, без солнца и без света, без простора и без зелени, каменные мешки, вечно прикрытые традиционным холодным северным туманом. Вне рабочих часов, рабочему было некуда деваться.