Динамика бессознательного

[795] В заключение я хотел бы снова вернуться к нашему сравнению жизни с ходом солнца. Сто восемьдесят градусов дуги жизни делятся на четыре части. Первая четверть, лежащая к востоку, – это детство, состояние, в котором мы выступаем проблемой для других, но еще не сознаем собственных проблем. Осознанные проблемы заполняют вторую и третью четверти, а вот в последней четверти, которая соответствует глубоко преклонному возрасту, мы вновь впадаем в такое состояние, когда, независимо от своего сознания, опять начинаем доставлять проблемы другим. Период детства и преклонный возраст, конечно, полностью противоположны, однако у них есть кое-что общее – это погруженность в бессознательные психические явления. Поскольку ум ребенка вырастает из бессознательного, его психические процессы, пусть и еле уловимые, не так трудно распознать, как психические процессы у глубоких старцев, которые снова погружаются в бессознательное, все более в нем исчезая. Детство и старость – это стадии жизни, свободные от каких-либо осознанных проблем, и по этой причине я не затрагивал их в своем выступлении.

XVII. Душа и смерть

Впервые опубликовано в журнале Europäische Revue (Берлин, апрель 1934). Сокращенный вариант под названием «О психологии умирания» увидел свет в выпуске 269 газеты Münchner Neueste Nachrichten от 2 октября 1935 г. В книжной форме статья полностью напечатана в сборнике «Реальность психического» (Цюрих, 1934).

Душа и смерть

[796] Меня нередко спрашивают, что я думаю о смерти, этом бесспорном завершении индивидуального существования. Смерть для нас в целом – это попросту конец. Это точка в жизни, которая зачастую ставится еще до окончания фразы, а за нею – лишь воспоминания и последствия твоей кончины для других. Впрочем, для самого человека песок высыпается из часов, катящийся камень останавливается. Когда мы смотрим в лицо смерти, жизнь всегда предстает перед нами в виде иссякающего потока или часов, некогда заведенных и теперь готовых вот-вот замереть. Мы никогда столь полно не воспринимаем это окончательное «исчерпание хода», как воочию наблюдая последние минуты человеческой жизни, и никогда вопрос о смысле и ценности жизни не становится более настоятельным и более мучительным, чем когда мы видим последний вздох тела, за мгновение до этого еще живого. Насколько иным представляется нам смысл жизни, когда мы видим молодого человека, стремящегося к отдаленной цели и строящего свое будущее, и сравниваем его с неизлечимым инвалидом или со стариком, неохотно и бессильно сходящим в могилу! Юность, как нам нравится думать, обладает целью, будущим, смыслом и ценностью, тогда как приближение конца – это всего-навсего бессмысленная остановка. Если молодой человек испытывает страх перед внешним миром, жизнью и будущим, то каждый из нас найдет этот страх достойным сожаления, нелепым, невротическим; на юношу будут смотреть как на того, кто трусливо уклоняется от жизни. Но когда стареющий человек втайне содрогается и даже смертельно боится мысли, что жить ему осталось недолго по всем разумным ожиданиям, это находит мучительный отклик в наших сердцах; мы отворачиваемся и переводим разговор на какую-нибудь другую тему. Оптимизм, с которым мы судим юношу, здесь нам отказывает. Естественно, мы располагаем запасом подходящих к случаю банальностей, которыми время от времени, особенно не задумываясь, делимся с ближними: «Каждый когда-нибудь умрет», «Нельзя жить вечно» и т. п. Но в одиночестве среди ночи, когда вокруг так темно и тихо, что ничего не слышно и не видно, кроме собственных мыслей, прибавляющих и вычитающих годы, нам вспоминается длинная череда тех малоприятных фактов, которые безжалостно указывают, как далеко вперед сдвинулась стрелка часов; медленно и неотвратимо надвигается стена мрака, которая в конечном счете поглотит все, что я люблю, чем владею, чего желаю, на что надеюсь и за что борюсь. Вот тогда все наши глубокие размышления о жизни незаметно исчезают в каком-то неведомом потайном укрытии, а к тому, кто не спит, приходит ужас, окутывая плотным одеялом.