Дипломаты

– Сегодня поутру в Осаново выехали Френсис. Локкарт и Нуланс, – проговорил Дзержинский, не отрывая глаз от листа, выклеенного телеграфной лентой. – Вместе с ними были американский и французский военные атташе, – продолжал Дзержинский. По тому, как убыстрил речь Дзержинский, Репнину показалось, что, очевидно, он не столько читал текст, сколько пересказывал его. – В полдень вызвали к себе трех русских, прибывших накануне в Вологду, как говорят, с юга. – Нет. Дзержинский щадит самолюбие Репнина и текст читает, хотя кажется, что пересказывает, – просто текст тускл, а в комнате не хватает света. – Из всех, кто участвовал в переговорах, в город вернулся только французский военный атташе. – Дзержинский закончил чтение. Если его чтение чем-то отличалось от текста, то только пропусками. – Атташе сообщил доверительно, что в Осанове речь шла о помощи чехословакам.

Дзержинский свернул телеграмму и возвратил Кокореву.

– Следующая телеграмма должна быть в шесть утра, – произнес Кокорев нетерпеливо, но Дзержинский и на этот раз не реагировал: в конце концов важно ли, когда будет следующая телеграмма?

В тишине, которая наступила, слышно было простуженное чихание автомобильного мотора у подъезда да скрежет заводной ручки – шофер крутил что было силы, однако мотор решительно отказывался заводиться.

– Разрешите идти, Феликс Эдмундовнч? – спросил Кокорев, укладывая телеграмму в папку и поднимаясь.

– Нет, подождите, Василий Николаевич, – сказал Дзержинский, и Кокорев медленно опустился в кресло: то ли Кокорев действительно был ему нужен, то ли он хотел обнаружить истинное положение Кокорева перед присутствующими.

– Мне кажется эта информация недостаточной, – сказал Дзержинский. – Обидно недостаточной.

Ну конечно, подумал Репнин, он оставил Кокорева, чтобы произнести эту фразу в его присутствии и показать Репнину, что им был прочитан только что весь текст вологодской депеши, именно весь.

– Но то, что придет в шесть утра, будет богаче? – спросил Чичерин быстро.

– Вероятно, но возможно и повторение, – произнес Дзержинский.

Да, речь явно идет о поездке Репнина в Вологду. Однако в каком качестве? Неужели Репнин должен направиться в Вологду, чтобы пополнить информацию, которой недостает Дзержинскому? Если вопрос будет поставлен так, у Репнина есть только один ответ.

– Заговор послов – такого термина дипломатическая практика не знала, – проговорил Чичерин, разумеется, этой репликой он хотел вызвать Николая Алексеевича на разговор, расковать наконец молчание, которое становится неприличным. – Все, что происходит в Вологде, не в меньшей мере касается и иностранного ведомства, – сказал Чичерин, а Репнин подумал: «Он точно торопит меня: „Тебе надо ехать в Вологду, пойми, только тебе!“»

– Завтра в Вологду выедет группа наших сотрудников, – подхватил Дзержинский, поднимаясь. – Всем, что добудем, поделимся, – заметил он и улыбнулся. – В Вологду поедете и вы, Василий Николаевич, – взглянул он на Кокорева.

Кокорев вобрал нижнюю губу, безжалостно сдавил.

– А как Тверь, Феликс Эдмундович?

– За Тверью прослежу я, – сказал Дзержинский и, взглянув на озадаченное лицо Репнина, смутился. – В Твери скопилось пять составов с хлебом для Питера, – пояснил он, обращаясь прямо к Репнину. – Если протолкнем, в Питере можно увеличить паек на осьмушку, там половина русских рабочих.

Репнин пошел домой пешком. Решил идти дальней дорогой – вниз к манежу, потом вдоль реки. Очень нужен был час тишины, час абсолютной тишины. Хотелось додумать все, что только что произошло, именно додумать. Да нет же, он не торопил и тем более не навязывал своей воли Репнину. Он сказал просто, что дипломатию делать без информации трудно, именно дипломатию. И потом эти вагоны в Твери, которые все время вторгались в разговор и гремели, гремели… Надо вернуться сейчас в Наркомат, вломиться к Чичерину, если спит – поднять, сказать: «Мне надо ехать в Вологду, только мне!» Да нет же, не ты делаешь дело Дзержинского, а он твое, делает скромно и твердо, без компромиссов. Делает и даже не упрекает тебя в этом.

– Николай Алексеевич, это вы?

Кокорев вышел из-под тени деревьев, закрывших решетку Александровского сада. Наверно, и ему нужен час тишины, чтобы все додумать. Он идет рядом с Репниным, однако все еще поодаль, опасаясь сократить расстояние.

– Николай Алексеевич…

Они стояли под купами деревьев и молчали. Каждый из них понимал, что в этом молчании и есть их спасение. Наверно, этот разговор с Дзержинским дал право Кокореву остановить Репнина.

– Я хотел сказать, что нет человека лучше… чем Елена Николаевна, нет честнее, – произнес Кокорев и опрометью ринулся в темноту. Репнин еще долго видел его узкоплечую фигуру, внезапно четкую.

Маркин, а потом Кокорев. Маркин в начале дня. Кокюрев – в конце. Где-то тут объяснение всех правд.