Дипломаты

– У меня есть свобода действий, без которой нет дипломатии творческой, – продолжал Петр, он хотел вести разговор в прежнем темпе. – Я свободен решать, когда и с кем мне встречаться, к каким аргументам обратиться. Я свободен выбрать собеседников, ими могут быть банковские воротилы и туземные царьки, департаментские клерки и хозяева сахарных плантаций, сенаторы и председатели синдикатов, автомобильные короли… Я волен вести эту беседу так, как подсказывает мне мое сознание, разум, знание предмета, опыт. Я готов нести ответственность, самую строгую, за каждый свой поступок, каждое слово, но я прошу взамен одного – доверия.

– Слушаю вас, Петр Дорофеевич, и мне кажется, что я перенесся в девятнадцатый век, – как бы невзначай реагировал Репнин.

– Не понимаю вас, Николай Алексеевич, – заметил Петр.

– Это в те далекие времена, при примитивных средствах сообщения и связи, – заговорил Репнин вразумительно, – каждое посольство представляло собой остров в океане и должно было решать задачи, сообразуясь лишь с картиной неоглядного моря, которая открывалась из окна, решать на свой страх и риск. Ныне, в век аэропланов, беспроволочного телеграфа и железных дорог, в этом нет решительно никакой необходимости. Вы создали проблему искусственно, сегодня ее нет.

– Где ее нет? – спросил Петр, спросил горячо, он хотел обострения спора.

– Как… где? – изумился Репнин. – В практике дипломатии.

– Какой дипломатии? – настаивал Петр. Ему показалось, что он нащупал слабое место в позиции Репнина, и хотел его обнаружить воочию.

– Я лучше знаю дипломатию английскую, – скромно заметил Репнин, терпимым тоном он пытался умерить воинственность разговора.

– Так это же естественно, что там ее нет, этой проблемы, – заметил Петр воодушевленно. – Но там к дипломату нет и того доверия, которым располагаю я, дипломат новой России.

Репнин улыбнулся, улыбнулся саркастически, не стараясь скрыть своей улыбки – не часто он был столь откровенен.

– Дай бог, чтобы мы располагали завтра таким доверием, какое они имеют сегодня!

Петр поднялся так резко, что стул едва не опрокинулся.

– Дай бог им и впредь такую же меру счастья, но мне ее мало! – воскликнул он.

Вмешалась тишина. Даже Чичерин, только что настроенный иронически, насторожился.

– Да поймите же, что я не упорствую в своих заблуждениях, – заговорил Репнин, стараясь самим тоном, спокойно-доброжелательным, доверительным, показать, что он хотел бы вернуться к началу разговора. – Сами проблемы, которые предстоит решать дипломатам, стали много сложнее, чем были прежде. Нередко решить их не под силу одному человеку. Дипломатия блестящих одиночек отошла в прошлое, настало время мозговых трестов и в дипломатии. И техника дает нам эту возможность: даже если человек действительно находится посреди океана, он не чувствует себя там более одиноким, чем на Даунинг-стрит.

– Вы хотите сказать, что время самостоятельных действий для дипломата бесповоротно минуло, а доверие обременительно? – спросил Петр неожиданно, но Репнин только развел руками.

– Вольному воля, – сказал Николай Алексеевич, дав понять, что намерен стоять на своем.

74

Белодед заметил еще в Питере: самую трудную работу Чичерин делал ночью. Когда город уходил на покой и затихали ближние и дальние шумы, Чичерин гасил верхний свет, придвигал настольную лампу, клал перед собой стопку бумаги и садился за работу. В Москве Чичерин не изменил своего режима. Далеко за полночь, в предрассветный час, когда тишина, как и темнота, наиболее глубока и нерушима, были написаны все знаменитые чичеринские письма Ленину с проектами нот и телеграмм. Ленин мог вызвать Чичерина в полночь – от Спиридоньевки до «Националя», где первое время находились квартира и рабочий кабинет Владимира Ильича, а позднее от Спиридоньевки до Кремля в десять – пятнадцать минут можно управиться и пешком.

Чичерин вызвал Петра в третьем часу ночи.

Георгий Васильевич сидел за журнальным столиком, придвинутым к окну, поближе к батарее парового отопления.

– Нет, нет, пальто не снимайте, – поднял он ладонь предупредительно. – Кстати, и мне не лишне накинуть. – Чичерин пошел к вешалке. – Вот поставил стол у батареи, а она остыла. Сижу колдую, – указал он взглядом на просторный лист бумаги перед собой.

Петр взглянул и все понял: ну конечно же, это был план нового здания; Чичерин не оставлял своего намерения собрать Наркоминдел в одном доме. Им мог стать «Метрополь», его боковой подъезд, прилегающий к Китайгородской стене.

– Как должен выглядеть наш новый дом? Кстати, вы заметили там, на Мойке: все представительские комнаты, все эти золотые гостиные, банкетные, буфетные и рюмочные одеты от пода до потолка в шелк, а в служебных комнатах, где сидел наш брат, самая большая роскошь – фаянсовые умывальники и медные краны.

Петр не знал, что ответить.