Диссидент-2: Слово и дело

Когда я в понедельник шел на работу, то был в очень хорошем настроении. Задачи, которыми полковник Чепак планировал меня раздавить, в первом приближении были раскиданы в разные стороны. Поездка в Лепель откладывалась на неделю, но с учетом того, что с убийства лесника прошло почти полгода, это почти ни на что не влияло – разве что там решат внезапно почистить нужные мне архивы, чтобы освободить место для новых дел, но с этим я ничего поделать не мог. К тому же я не считал, что моей целью было раскрытие убийства, случившегося в 1947-м – это был бы приятный бонус, который позволил бы заполнить ещё одну неизвестную страницу той страшной войны. Впрочем, я понимал, что максимум, на который я мог бы рассчитывать – это заметка в газете «Лепельская правда» на пару сотен слов и хорошо, если с фотографией.

Следователи вели собственный и привычный образ жизни, в который я не вмешивался – но от меня этого и не требовалось. Я вообще собирался раз в неделю принимать начальника отдела, чтобы послушать его доклад о текущих делах; если у меня получится выдать парочку ценных рекомендаций, я сочту свою миссию выполненной. Собственно, поэтому он и принял моё кураторство относительно спокойно – мне удалось показать ему, что это было не моё желание, а причуда нашего общего начальства, что сродни обстоятельствам непреодолимой силы, бороться с которыми считалось предосудительным.

Так что ближайшую неделю я собирался посвятить художественной самодеятельности, которая с привлечением худрука местного драматического театра превратилась в нечто большее. Впрочем, в чудеса я не верил и не надеялся, что к пятнице суровые сотрудники КГБ смогут показать что-то невероятное. Но в этом деле главным была всё же не победа – хотя полковник Чепак, кажется, всерьез нацелился на призовое место, – а элементарное участие. Но это я готов был обеспечить и без Савы, и без режиссера Чернышева.

Но все мои планы на расслабленный понедельник пошли прахом, когда я увидел, что у кабинета меня ждет капитан Сухонин. Он явно нервничал, но поздоровался достаточно твердо.

– Что-то случилось, Григорий Степанович? – спросил я, отпирая дверь.

– Ну... так... может, и нет, – он замялся.

– Но, может, и да? – я вошел в кабинет и подождал, пока Сухонин пройдет следом.

Затем закрыл дверь и запер её на ключ. Когда подчиненный говорит неуверенно, лучше предупредить возможность вторжения во время разговора третьих лиц.

– Может, и да, – подтвердил он.

Я сел за свой стол, указал ему на стул у совещательного стола, автоматически бросил взгляд на перекидной календарь – на сегодняшнем листе было девственно пусто, и я быстро записал туда «16 – театр». Подумал – и добавил: «14 – след». Надо посмотреть, что за артистов мне подсунул начальник следственного отдела.

И лишь затем посмотрел на Сухонина, который нервно ёрзал на стуле и отводил взгляд.

«Увольняться пришел?».

– Виктор Алексеевич, поговорил я с людьми...

«С какими людьми?...», подумал я – и тут же вспомнил, о чем просил это бывшего милиционера, когда приходил к нему домой. Это было больше недели назад, с тех пор случилось много событий, и та просьба сегодня выглядела немного несерьезно. Да и не ждал я от той просьбы каких-то результатов.

– И что удалось узнать? – я изобразил живейшую заинтересованность.

– Вот...

Сухонин достал из внутреннего кармана пиджака сложенные вчетверо листки от обычной школьной тетрадки, развернул их, пригладил ладонью – и подвинул ко мне. Почти так, как я совсем недавно двигал к Чепаку папку с изысканиями Риты, но чуть более почтительно.

Я не стал настаивать на устном пересказе – всё же он старался, писал что-то вроде рапорта, правда, без положенных шапок с указанием адресата и вида документа. Сплошной текст на трех страницах с двух сторон через клетку. Я мысленно вздохнул и принялся за чтение.

На это мне потребовалось ровно пять минут, которые полностью изменили моё мировоззрение.

***

Пятый отдел управления КГБ по Москве и области занимался тем, что искал некую организацию диссидентов и пытался выявить лидеров, которых можно было арестовать, чтобы эта организация развалилась и не мешала бы советским людям построить коммунизм к восьмидесятому году. Наличие такой организации было неким постулатом не только на уровне Москвы, но и на уровне Пятого управления союзного Комитета – оно не требовало доказательств и принималось по умолчанию за незыблемую истину. Даже я со всем своим послезнанием, оказавшись в этом времени, принял этот постулат на веру и даже не собирался его подвергать сомнению, а мои расхождения с начальством заключались лишь в споре относительно лидеров. Начальники были убеждены, что эти лидеры есть и их можно найти, а я продвигал идею сетевой структуры, для которой наличие яркого вождя не только не обязательно, но и вредно. Это не означало, что среди диссидентов не было «звезд», но эти «звезды» – простые активисты, которые чаще других попадали в поле зрения Комитета и были на слуху на Западе.