Диссиденты

– Почти меня, – отвечаю я соседу. – Точнее, моего гостя. Но ты не волнуйся, через два дня он вернется к себе в Лондон и все снова будет спокойно.

– Да я не волнуюсь, – обижается сосед, – я тебя по-соседски предупреждаю, может, ты расслабился и ничего не замечаешь.

Нет, я замечаю. Это стало привычкой. Дурной и необходимой одновременно, от которой хочется избавиться, да все еще нельзя. Потому что мы слишком недалеко ушли от нашего прошлого и возвращается ветер на круги своя.

Первое испытание

Когда-то мне казалось, что главным в жизни испытанием на стойкость будет первый допрос или первый суд. Что-нибудь в этом роде, какое-нибудь столкновение с врагом. Как же я заблуждался! Все эти столкновения были цветочками. Главное испытание мне уготовили близкие.

Еще в октябре мы с папой и братом пришли к общему решению, что никто из нас не хочет эмигрировать и мы остаемся, несмотря ни на что. Уже в декабре наш семейный мир взорвался, разлетевшись на множество мелких осколков взаимного непонимания, подозрений, недомолвок, горьких обвинений и затаенных обид. Натянулись как струна отношения с братом, совсем испортились – с отцом. Разделились мнения в демократическом движении; трещина прошла и через Рабочую комиссию. Никогда в жизни мне не приходилось принимать более трудных решений. Уезжать или оставаться? Если бы все было так просто.

Теперь, многие годы спустя, я могу по-иному оценить события тех лет. Я смотрю на себя как бы немного со стороны, и такой отстраненный взгляд добавляет картине ясности и объективности. Почему бы в таком случае, подумалось мне, не предоставить слово тому, кто смотрел на меня со стороны еще тогда – не очень, может быть, объективно, даже пристрастно, но искренне и, несмотря ни на что, с любовью. Пусть эту историю расскажет мой отец, расскажет так, как он увидел и понял ее тогда, в декабре 1977 года.

Заложники[37]

В самом конце ноября мы возвращались с женой с последнего сеанса кино. Едва успели раздеться, как раздался звонок.

– Здравствуйте, Пинхос Абрамович, можно к вам?

Незнакомый молодой человек не пожелал пройти в комнату, но шапку снял.

– Вам повестка. Пожалуйста, распишитесь.

Это было предложение гражданину Подрабинеку П.А. явиться на следующее утро в приемную УКГБ при СМ на беседу к товарищу Белову Ю.С. «В случае неявки Вы будете подвергнуты приводу». Так, беседа под угрозой.

– Под документами КГБ я не расписываюсь, но приду.

– Как же?.. Я же… Мне же отвечать…

– Это ваша забота.

– Но я могу доложить, что вы будете? Вы даете честное слово, что придете?

– У меня все слова честные.

– А вы не передадите такую повестку Александру? Я не застал его дома.

– Нет, не передам. Если застану его дома, скажу.

Поутру еду в Москву, звоню Подъяпольским, Саша у них. К двенадцати мы на улице Дзержинского. Ждем. Курим. Беседуем. Таня [Осипова], между прочим, одобрительно замечает:

– Итак, Пинхос Абрамович, вы принимаете боевое крещение?

– Я принял его, Таня, когда вас не было на свете, сорок лет назад.

У нее хорошие побуждения – подбодрить меня, отдать дань уважения тому, что ей кажется «вступлением на путь», – и я ее огорчил. Но какого рожна эти зеленые стручки отсчитывают историю с момента собственного произрастания, словно до них было голое поле? Неловкую паузу прерывает подошедший толстяк.

– Прошу извинить, товарищ Белов болен. Пожалуйте ваши командировки отметить.

Скорее всего, финт, нервы вздернуть. Разъезжаемся по домам.

Через два дня, 1 декабря, поздно ночью заявляется Кирилл, он получил повестки на себя и меня, опять к товарищу Белову. Едем в Москву, звоню Саше.

– Передай, пожалуйста, Белову, что я очень занят и, если он хочет со мной повидаться, пусть приходит ко мне в среду, это мой приемный день.

– Хорошо, передам.

Восхитительное нахальство сына оправданно, беседа предполагает обоюдное желание встретиться, но за вызовом мне чудится нечто серьезное, которое не терпится узнать. К тому же я с неудовольствием отдаю себе отчет в том, что не хочется обострять отношения с Лубянкой. В приемной ждем всего несколько минут. Появляется человек выше средней упитанности, лет сорока, с грузной, но упругой походкой. Предлагает раздеться, любезно открывает дверь.

– Прошу, – пропускает нас, подходит к своему столу, указывает на кресла.

Садимся.

– Здравствуйте, – приветливо здоровается он.

– Здравствуйте, – возвращает ему Кирилл.

– Спасибо, – отвечаю я.

В спокойных глазах мелькает досада.

– Ваши документы!

Кирилл протягивает паспорт, я – военный билет. Паспорт у меня с собой, но не хочу его отдавать. Вдруг после беседы обнаружится, что отныне живу, скажем, в Вологодской области.

– Вот мое удостоверение, можете с ним ознакомиться.

– Мы и так верим, что вы – это вы и здесь работаете. – Мелкими грубостями пытаюсь возместить покорный приезд.

Формальности завершены. Он торжественно встает. Так и тянет тоже встать для какой-то, видимо, важной церемонии, но удерживаюсь.