Диссиденты

Другой случай был еще удивительнее. Лет пятидесяти полковник Советской армии после неприятностей на службе и скандала в семье решил свести счеты с жизнью. Вероятно, он был человек педантичный и решил сделать все наверняка, с перестраховкой. К решетке балкона этажом выше он привязал петлю, надел ее на шею, встал на край своего балкона и выстрелил себе в голову из табельного пистолета. Он решил погибнуть если не от пули, то в петле или упав и разбившись. В последний момент рука его, как это часто случается у самоубийц, дрогнула, и пуля лишь чиркнула по черепу. Он оступился, повиснув в петле, но веревка не выдержала грузного полковника и оборвалась. Он упал с шестого этажа, но ветки деревьев под окном смягчили падение, и он приземлился, сломав себе ногу. Его привезли к нам, но уже через пару часов перевели в травматологию. Тройное самоубийство не получилось. Месяца через два он заходил к нам в отделение благодарить врачей за помощь и жаловался, что за попытку самоубийства его уволили со службы и исключили из партии.

Но по-настоящему чудесный случай произошел, когда я еще не устроился туда на работу. В перерыве между лекциями мы курили на улице, когда мимо нас несколько человек бегом и с грохотом провезли каталку с больным. В неспешных советских больницах вообще никогда не возили каталки бегом. Как-то считалось, что такая спешка умаляет достоинство медперсонала. Здесь же было особо удивительно то, что каталку везли от морга в сторону реанимационного отделения. В обратную сторону – сколько угодно и, разумеется, не спеша. Но чтоб так…

Скоро мы узнали, в чем было дело. В терапевтическом отделении умер больной. После констатации смерти труп положено держать два часа в отдельной комнате или в коридоре за ширмой, пока не появятся достоверные признаки смерти. Только после этого можно везти в морг. Но отделение было, как всегда, переполнено, пустых комнат не было, больные лежали в коридоре, и оставлять там труп, даже за ширмой, дежурный врач не хотел. Дело шло к вечеру, смена у врача заканчивалась, и он велел санитарам отвезти труп в морг. Что и было сделано.

На следующий день труп привезли из холодной комнаты в секционный зал для вскрытия. Обычно, прежде чем патологоанатом приступает к своей работе, два санитара начинают процедуру. Один делает скальпелем большой патологоанатомический разрез, вскрывая грудную и брюшную полости, а другой распиливает фрезой черепную коробку. Кто с чего начнет – дело случая. Трупу, привезенному из терапии, повезло – к нему первым подошел санитар со скальпелем. Вскрыв грудную полость, он увидел, что сердце бьется. Поднялся страшный переполох, оживший труп погрузили на каталку и понеслись в реанимацию. Что мы и видели, покуривая в перерыве между лекциями.

Мужику посчастливилось, что первым к нему подошел санитар со скальпелем, а не с фрезой. Он выжил и выздоровел. Врача, ошибочно констатировавшего смерть, как-то наказали. Мужик оказался классным паркетчиком и в знак благодарности за спасенную жизнь перекладывал потом паркет в административном здании. Хорошо, что не поубивал всех!

Работа в реанимации была полезной и даже в чем-то интересной, но платили гроши. Научившись у Володи Ежова обивать двери, я перестал считать каждую копейку. Что может быть лучше – свободный график и неплохие деньги! Я выходил на заработки, когда было время и желание. Временами денег было столько, что, возвращаясь домой, я их просто клал в ящик стола и потом брал оттуда не считая. Иногда мы с Володей объединяли свои усилия, работая в паре.

Своей комнаты в Троицком я через некоторое время лишился. Хозяйка моя, Надежда Ивановна, была женщина предприимчивая и сдавала все что можно. В том числе сарай с печкой, в котором жили две еще не старые, но сильно потрепанные алкоголички. Они постоянно устраивали пьянки с такими же бездомными кавалерами, вечно с кем-то ругались, дрались, справляли малую нужду на травку перед дверью и редко бывали трезвыми. Как-то осенним утром одного из их вечных собутыльников Надежда Ивановна обнаружила около сарая мертвым, с ножом в спине. Приехала милиция, всех опросили, в том числе и меня. Претензий в связи с убийством ко мне не было, но жил я здесь без прописки, что советскими законами не разрешалось. Пришлось съехать.