Дитте – дитя человеческое

— Да, странно! Тут один черт садится на шею другому, один на другого пересесть норовит, как говорит баба в сказке. Одно утешение думать, что трактирщику в конце концов не слаще, чем другим. Все-таки, значит, есть какая-то справедливость на свете, хоть и куцая.

XI

Дитте утешает ближнего

Когда Дитте вернулась на хутор, дом был полон гостей. Карл стоял за воротами, видимо, поджидая Дитте.

— Хорошо, что пришла, — лихорадочно заговорил он. — Мать вернулась… с гостями. И страшно сердилась за то, что ты ушла без спроса.

— Но я вовсе не без спроса, — с удивлением возразила Дитте.

— Да, она так думает. Поскорее пройди через задний двор на кухню и примись за дело. Она, может быть, и не обратит на тебя внимания. А то будет браниться.

Он сильно нервничал.

— Отчего же ты не сказал, что сам отпустил меня домой? — спросила Дитте.

— Я не посмел, потому что…

Он запнулся с самым жалким видом.

Дитте прошла прямо в ворота. Очень ей нужно прокрадываться черным ходом! Обругают так обругают!

Сине совсем захлопоталась.

— Слава богу, что ты пришла и можешь пособить мне! — сказала она. — Голова идет кругом. Но счастье твое, что ты не вернулась часом раньше. Хозяйка так взбесилась, что обещала вздуть тебя. А эта мямля Карл хоть бы слово сказал, что сам отпустил тебя!

— Он-то!.. — Дитте презрительно выпятила нижнюю губу. — Но пусть она только попробует ударить меня, я ее так брыкну по ногам своими деревянными башмаками!

— Господи Иисусе! Ты спятила, девчонка! У нее все жилы на ногах вздуты. Вдруг ты проткнешь ей жилу, и она кровью изойдет?

Сине не на шутку перепугалась.

— Ну и пусть! Мне-то что! — сказала Дитте.

Ее заставили мыть посуду. Она была зла на хозяйку, — еще драться собирается! — на Карла за то, что он не заступился за нее, на ребятишек в поселке за то, что они не могли оставить в покое Сэрине, — словом, на всех. И с таким азартом терла и швыряла посуду, что, того и гляди, могла всю перебить. Пришлось Сине унимать ее. Но девчонка и ухом не вела, совсем удила закусила, вот тебе и коротышка! Поди, справься с нею! Наконец Сине решительно взяла ее за плечи, и Дитте опомнилась.

— Ух, я так зла, так зла! — сказала она.

— Ну, у меня куда больше причин злиться! Бегают тут взад и вперед через кухню и командуют… нахалы! Подумаешь, право, хозяйка наша совсем рехнулась. Раньше-то она, бывало, любила сама командовать у себя в доме.

Больше всего сердилась Дитте все-таки на Карла. он не шел в дом, а топтался во дворе — в виде протеста; хватался то за одно дело, то за другое, и вид у него был прежалкий. Когда он был твердо уверен, что никто его не видит, то грозил кулаком по направлению к окнам дома. Да, ему-то как раз было к лицу грозить кулаками! Дитте так и подмывало выйти и спросить его: не одолжить ли ему бабью юбку?

Нет, хозяйка все-таки еще не совсем сдалась. Она сама явилась в кухню, вся раскрасневшаяся, разгоряченная и растрепанная, — волосы дыбились у нее на голове, словно грива у жеребца. За ней выскочил Йоханнес. И солидная женщина, которая могла бы уже иметь внучат, стала заигрывать с ним и ребячиться, что уже совсем было неуместно. Видно, она основательно подвыпила. На Дитте она даже не взглянула.

Потом в дверях показался Карл, видевший все это со двора из потемок. Он поманил к себе Дитте и жалобно взмолился:

— Не смейтесь только! Не смейтесь! Я не вынесу!

Он был так жалок, что весь гнев разом соскочил с Дитте.

— Нет, нет, не будем! — сказала она и взяла его за руку. — Да и ничего тут нет смешного! А ты поди лучше ляг, — вот и забудешь во сне все свое горе.

Но он опять начал бродить под освещенными окнами, как больной пес. Выбегая к колодцу за водой, Дитте всякий раз видела его там и на ходу бросала ему ласковое слово. И даже поставила ведро на землю и подошла к нему.

— Поди же к себе, ляг, слышишь! — уговаривала она, взяв его за руку.

— Не могу, — со слезами ответил он. — Мать велела мне дожидаться, когда велят запрягать!

— Плюнь! Пусть сами запрягают! Ты им не батрак!

— Не смею… мать разозлится… Ну, и жалкий я трус! Ничего-то я не смею!

Дитте пожала ему руку, показывая, что больше не сердится на него, и убежала.

Часов в одиннадцать Сине послала ее спать.

— Ты, должно быть, до смерти умаялась после такой пробежки, — сказала она. — И утром сегодня рано встала, отправляйся спать!

И, не слушая возражений, живо выпроводила Дитте из кухни.

Да, Дитте сильно устала, так устала, что едва с ног не валилась. С минуту еще постояла она в темных сенях. По двору бродил Карл… такой несчастный… Вот кто нуждался в ласковом слове. А что, если он пойдет за нею и присядет на край ее кровати, чтобы поговорить? Это иногда случалось, когда ему бывало особенно грустно и он искал утешения. Но Дитте слишком устала сегодня, чтобы разговаривать, — ей становилось плохо при одной мысли о том, что не удастся сразу заснуть. На этот раз в ней восторжествовал эгоизм. Она пожертвовала ближним ради себя самой, — тихонько прокралась в свою каморку.