Дитте – дитя человеческое

Доставалось же ей частенько, особенно в первое время, и она с трепетом ожидала по утрам выхода барыни. Бранить Дитте было за что, она сама это сознавала, хотя уже давно отучилась вытирать, например, мокрой мочалкой или пыльной тряпкой масляные картины. Дитте была не глупа! Но оставались сотни других вещей, не столь очевидных, как эта. Она попала вдруг в новый мир — мир, изобиловавший роскошью, драгоценными вещами, о существовании которых она раньше и не подозревала и стоимость которых ей довольно трудно было определить даже приблизительно.

Комнат было много, дорогих вещей тоже, и каждая требовала особого, бережного обращения.

Прибирать эти комнаты было так же опасно, как ходить по раскаленным углям, и Дитте было совсем не весело. Одна хрустальная ваза для фруктов стоила, по словам барыни, несколько сот крон; упаси боже, если Дитте разобьет ее! Ну, эту-то вазу она не разбила, а вот в другую, цветочную, налила однажды воды и сразу испортила, хотя сама никакого изъяна в ней и не могла разглядеть.

Барыня относилась к таким промахам Дитте спокойнее, чем она сама. Дитте теряла душевное равновесие, двигаясь по комнатам, как с повязкой на глазах, никогда не зная, не натворила ли какой беды, и становилась просто истеричной. Вдруг убежит к себе наверх, кинется на постель и разревется. Луиза волей-неволей шла уговаривать ее.

— Замухрышка ты, не тебе жить в господском доме! Но ты стараешься изо всех сил, этого у тебя никто не отнимет. Ну-ка, вставай лучше да иди вниз, а то барыня совсем расстроилась из-за тебя. Да постарайся скорей отказаться и найти себе новое место. В этом доме могут заездить не одну горничную за год. Совсем, как у нас дома, в барской усадьбе, где, бывало, каждый год загоняли пару господских лошадей так, что оставалось только пристрелить их. Ну, а на нас никто и заряда пороха не истратит, мы должны надрываться, пока сами не околеем.

Ноги у Луизы сильно раздулись от переутомления, все налились водою. Она ждала только, пока скопит достаточное приданое, чтобы повенчаться со своим женихом, землекопом.

Но Дитте не хотела отказываться от места. Она уже сбежала с двух мест, теперь хватит. И в первый раз в жизни она почувствовала стыд за то, что не справлялась с работой. Ею не были довольны и в других местах, где она служила, но там дело другое. Дитте начала подозревать, что вполне удовлетворить хозяйские притязания столь же невозможно, как вскарабкаться на луну. Но здесь она сама была недовольна собою, чувствовала, что не в силах справиться с взятыми на себя обязанностями, и это удручало ее. Она всегда гордилась своею исполнительностью.

Дитте ждала от столицы очень многого, но не стремилась к удовольствиям; по этой части она не была избалована. Рано подняла она на свои плечи ответственное бремя хозяйки в доме, и это помогло ей развиваться и накопить опыт. Она знала цену себе как работнице, но хотела добиться большего. В деревне домашнее хозяйство нехитро было вести, — никаких разносолов за столом: каша или треска — и на обед и на ужин. Скатерть стелилась редко, и постели прибирались, лишь когда оставался досуг. В городе порядки совсем другие. Тут люди не были заняты днем в хлеву или в поле, как в деревне, где на уборку дома у женщины оставались только те часы, когда мужчины ели или спали. В городе женщины сидели целый день дома, стряпали по книжке, часто очень мудреные кушанья, и держали дом в чистоте и порядке. Вот, стало быть, где нуждались в домовитой, заботливой и дельной работнице. И Дитте сознавала за собою все эти качества. Она ведь почти десяток лет вела домашнее хозяйство самостоятельно — и не плохо, все хвалили ее.

Но, увы, скачок от каморок Сорочьего Гнезда и конур «богадельни» к этим барским залам был слишком велик. Тут и сравнения никакого не было, и никакого перехода. Из бездны нищеты — прямо в райские чертоги! В прежнее время Дитте казалось иной раз — особенно по воскресеньям утром, когда она, бывало, выскребет пол и посыплет его свежим песком, — что у них в хижине очень мило и уютно. Но теперь она хорошо понимала, что это вообще была лачуга, а не человеческое жилье. Конюшня у здешнего виноторговца содержалась куда чище и была теплее их лачуги с источенным червями потолком и прогнившим полом. Да и утварь и одежда у них были вытащены из мусорной кучи, выброшенные другими за негодностью. И вот из такой обстановки попасть в залы с дорогими коврами, роскошною мебелью, картинами, драгоценными безделушками!.. Дитте была подавлена, ослеплена, сбита с толку, у нее не хватало мерила для оценки, и ей трудно было освоиться с такой обстановкой, где вещь, совсем невзрачная с виду, могла стоить тысячи крон.