Дитте – дитя человеческое

Но Ванг вместе с тем зажег свет в глубине ее сознания, разбудил в ней духовные запросы. И это стало источником ее отчаяния. После той жизни в дружной и приятной работе, среди настоящих людей, делившихся с нею духовными интересами, тяжело было погрузиться опять в эту душную мглу! Дитте заглянула в страну обетованную, — в этом было ее проклятие. Она не могла считать пережитого чем-то незаслуженным, какою-то особою милостью свыше, но приняла это как нечто само собой разумеющееся, на что и она имела неотъемлемое человеческое право. Ванги сами научили ее так смотреть на жизнь. А теперь она, со своими новыми требованиями к жизни, очутилась в положении отверженной. От этого ощущения она никак не могла отделаться. Мир, к которому она принадлежала по рождению, представлялся ей теперь преисподней. Подобно рабу, изнывавшему в сырой подземной темнице, услыхала она вдруг призыв сверху, возвестивший ей, что она невиновна и обманом лишена своего великого наследия на земле. Но что же в результате? Мало одних лишений, так судьба еще насмехается над ней! Лучше было бы для Дитте вовсе не знать о своих правах.

Да и жизнь в этих старых, запущенных улицах и переулках в районе Адельгаде не могла подбодрить человека. Нужда и нищета здесь бросались в глаза. По вечерам и утрам можно было видеть самое ужасное воплощение этой нищеты — посиневших от холода, оборванных, опухших людей, толпившихся у ворот ночлежного дома. По ночам улицы квартала были полны проституток и иностранных матросов, так что Дитте едва осмеливалась выходить из дому.

Дети в этих домах-казармах умирали от голода и грязи. Помочь по-настоящему им всем Дитте была не в силах, — самое большее, что она могла, — протянуть руку помощи своим ближним — хотя бы соседям. Тем ужаснее все это казалось! Теперь Дитте сама очутилась среди той нищеты, которую описывал Ванг и о которой читал им вслух, когда они с фру Ванг сидели около лампы за работой. Тогда Дитте принимала эти рассказы скорее всего за писательский вымысел, но здесь это было осязаемой действительностью. Дитте хотя и принадлежала сама к миру бедняков, но до сих пор в сущности не знала его. Но вот тут он весь был перед нею, без всяких возвышающих его прикрас.

Названия улиц были довольно громкие, данные в честь короля, королевы и кронпринца. Но Дитте не мечтала больше о счастье, перестала ждать чего-то чудесного. Она довольствовалась мечтой о Георге. Жил он двумя улицами дальше, на Принценсгаде, но сам-то отнюдь не походил на сказочного принца. Дитте понимала это не хуже других, знала по опыту, что он способен был спустить все, что у него было за душой, — ей ведь не раз уже приходилось из своего жалованья выкупать заложенные им вещи, и подарки, что он приносил ей, были по большей части взяты в кредит. Не все, что он выдавал за золото, было настоящим золотом, его громкие слова нельзя было понимать слишком буквально. Но все-таки с ним жилось легче, светлее.

Однажды ей сообщили, что он заболел. Она тотчас же отправилась к нему.

Георг был потрясен, когда увидел ее; голова его скатилась с подушки, и он зарыдал. Дитте положила его голову к себе на колени и долго сидела так. Лицо его осунулось, он сильно похудел, волосы спутались, склеились от пота. И постель была грязная, давно не перестилалась. Рубашки на Георге не было, одна жалкая фуфайка. Ужас!.. Все свидетельствовало о затяжной болезни. Дитте осторожно уложила его.

— Полежи теперь под периной, пока я сбегаю за щепками и затоплю, — сказала она.

Георг лежал и смотрел на нее, пока она растапливала печку и прибирала комнату; его черные глаза прямо не отрывались от нее; они, словно пара детских глаз, следили за каждым ее движением, такие добрые, доверчивые. Дитте улыбалась ему, что-то говорила, и он слабо улыбался, но не отвечал. И вдруг она заметила, что он уснул: в уголках его глаз виднелись крупные слезы.

Подкравшись к постели, она стояла и смотрела на него. Радость и жалость наполнили ее душу. Смертельно бледное, исхудалое лицо казалось чересчур спокойным, но, несмотря на небритую щетину и выступавший болезненный пот, это лицо было все же красивое, хотя и измученное. На губах еще остался след улыбки, посланной ей. Но была около рта и другая складка — скорбная, которая никогда не исчезала, должно быть, она была вызвана внутренними переживаниями, пожалуй, более глубокими, чем он сам сознавал. Что же такое грызло и глодало его светлую, добрую душу изнутри и гнало его к гибели? Дитте никогда не спрашивала Георга, чего ему недостает, — это было бесполезно. Заметны были и следы страшного кутежа: правая рука была вся в синяках и ссадинах, и под глазом расплывались желто-зеленые пятна. Синяк почти рассосался, — должно быть, прошло уже с месяц. А Георг все еще лежал в постели!

Не страдал ли он какою внутреннею болезнью? Не шел ли навстречу смерти?.. Дитте вздрогнула, тихонько выскользнула из комнаты, попросила соседку присмотреть за больным и сама поспешила домой. И, собрав свои пожитки, распорядилась, чтобы их доставили в жилище Георга, куда и сама перебралась.