Она допила кофе. Горячий, вкусный напиток придал ей сил и бодрости.
Да, и еще одна сторона случившегося. Стоило ей подумать о кофе, и он тут как тут. Но телепатия здесь ни при чем. Это все – «тау», единство общины сиетча, компенсация за то, что Пряность – пусть слабый, но все-таки яд. Большинству было недоступно просветление, сошедшее на нее благодаря Пряности; их этому не учили и к этому не готовили. Их разум отвергал то, что не мог понять. Но все же зачастую община вела себя как единый организм и ощущала себя таковым.
Мысль о «совпадениях» им даже в голову не приходила.
Как же трудно – ждать!
Главное – это скука. Ждешь, ждешь… и постепенно тебя одолевает скука ожидания!
А ожидание занимало в их жизни немало места.
– Преподобная?..
Голос за занавесью принадлежал Харе, второй женщине дома Пауля.
– Да, Хара, войди.
Занавеси раздвинулись, Хара скользнула внутрь. На ней были сандалии для ношения в сиетче и красно-желтый халат с короткими, открывавшими руки почти до плеч рукавами. Черные волосы разделены посередине пробором, гладко зачесаны назад и смазаны маслом – точно надкрылья какого-то жука. Хищное, словно вытянутое вперед лицо напряженно нахмурено.
За ней вошла Алия – девочка чуть старше двух лет.
Увидев дочь, Джессика, как часто бывало, поразилась сходству Алии с Паулем в том же возрасте: тот же серьезный, вопросительный взгляд, те же темные волосы, тот же упрямый рот. Но были и отличия – из-за них большинству взрослых становилось не по себе в присутствии Алии. Девчушка-малышка, не так давно начавшая даже ходить, вела себя со взрослым спокойствием и уверенностью. Взрослых шокировало, когда она смеялась над тонкой игрой слов, двусмысленными каламбурами, которыми перебрасывались мужчины и женщины. А иногда Алия своим шепелявым голоском, не всегда внятным из-за неокрепшего еще мягкого нёба, вставляла такие лукавые замечания, которые подразумевали жизненный опыт отнюдь не двухлетнего младенца…
Хара, не без раздражения вздохнув, тяжело опустилась на подушки, исподлобья взглянула на девочку.
– Алия, подойди, – поманила Джессика дочь.
Та подошла к матери, тоже села на подушку, ухватила ее руку. Телесный контакт, как всегда, восстановил и контакт сознаний, существовавший между ними еще до рождения Алии. То были не общие мысли у обеих, не ТП – хотя и такое случалось, если Алия прикасалась к матери в момент, когда Джессика преобразовывала меланжевый яд для церемоний. Но это – это было нечто большее, непосредственное восприятие другой живой искры, острое чувство единства на уровне нервной системы, делавшее их и эмоционально единым целым.
Джессика в формальной манере, подобающей в обращении с домашними ее сына, обратилась к Харе:
– Субах-уль-кахар, Хара, – как чувствуешь ты себя этой ночью?
В том же традиционно формальном ключе та ответила:
– Субах-ун-нар – у меня все в порядке в эту ночь.
Она произнесла приветственную формулу почти без выражения и снова вздохнула.
Джессика почувствовала, что Алия смеется про себя.
– Гханима́ моего брата мною недовольна, – объяснила она, слегка шепелявя.
Джессика, разумеется, не могла не отметить, что Алия назвала Хару «гханима». Так у фрименов назывался добытый в бою трофей, причем обычно такой предмет, который более не использовался по первоначальному, прямому назначению, – так, безделушка и на память о победе. К примеру, наконечник копья, подвешенный к занавеске в качестве грузика.
Хара метнула на девочку сердитый взгляд:
– Не нужно меня оскорблять, дитя. Я свое место помню.
– И что ты на этот раз натворила, Алия? – спросила Джессика.
За нее ответила Хара:
– Сегодня она не только отказалась играть с другими детьми, но и влезла, куда…
– Я спряталась за занавеской и смотрела на рождение ребенка Субийи, – объясняла Алия. – Это мальчик. Он все кричал, кричал… Ну у него и легкие! Ну и когда я увидела, что он покричал достаточно…