Дюна

И все же чувство заброшенности не оставляло его. Он подумал, что рух, часть его личности, каким-то образом ускользнула в тот мир, где, по верованиям фрименов, она и вела свое истинное существование, – в алам-аль-миталь, мир подобий, метафизические края, в которых не существует физических ограничений. И он со страхом подумал, что ведь там, где нет ограничений, нет и точки опоры. В измерении мифов он не видел места, в котором мог бы остановиться и произнести: «Я есть, потому что я есть в этом месте».

Мать его сказала однажды: «Отношение людей к тебе двойственно».

«Надо проснуться, – подумал Пол. – Это уже было». Эти слова она уже говорила ему, его мать, леди Джессика, ныне Преподобная Мать фрименов, слова которой проницали реальность.

Пол знал, что Джессика опасается религиозной связи между ним и фрименами. Ей не нравилось уже то, что люди и грабенов, и ситчей именовали его очень просто – Он. И она изучала племена, рассылала шпионок-сайидин, собирала их сообщения и размышляла над ними…

Она процитировала ему кусочек мудрости Бинэ Гессерит: «Если религия и политика путешествуют совместно в одном экипаже, кучер может решить, что ничто уже не преградит ему путь. И он гонит вперед… все быстрей, и быстрей, и быстрей, забывает о препятствиях, о том, что, торопясь, не заметишь ямы… и конец».

Пол вспомнил, как они сидели вдвоем во внутреннем помещении, занавешенном темными гобеленами с вышитыми сценами из мифологии фрименов. Он сидел и слушал ее, подмечая, как она наблюдает за ним, даже опустив взор. На ее овальном лице появились морщинки – в уголках глаз, но волосы по-прежнему отливали полированной бронзой. Зелень широко расставленных глаз уже затягивалась синей дымкой.

– Религия фрименов проста и практична, – произнес он.

– Религия, любой аспект ее всегда далек от простоты.

Но контуры будущего тонули во мгле, и Пол сердито возразил:

– Религия объединяет наши силы. Таков смысл нашей мистики.

– Ты сознательно поддерживаешь этот дух, эту браваду, – обвиняющим тоном сказала она, – вечно доктринерствуешь.

– Этому ты меня сама научила.

Разговор их тогда почти полностью сложился из споров и противоречий. Это был как раз день обрезания маленького Лето. Некоторые из причин ее расстройства Пол понимал. Она так и не признала его союз с Чани, эту женитьбу по молодости, как считала она. Но Чани родила сына, нового Атрейдеса, и Джессика обнаружила, что не в силах отвергнуть ни дитя, ни мать.

Наконец Джессика шелохнулась под его пристальным взглядом и сказала:

– Ты считаешь меня плохой матерью?

– Конечно же, нет.

– Я вижу, как ты смотришь на нас с твоей сестрой, когда мы вместе. Ты так и не понял свою сестру.

– Я знаю, почему Алия другая, – сказал он, – она была еще частичкой тебя, когда ты преобразила Воду Жизни. Она…

– Пол, ты ничего не понимаешь!

Почувствовав вдруг, что не в силах выразить почерпнутое в грядущем знании, Пол сумел только произнести:

– Да не считаю я тебя плохой.

Джессика увидела, что он расстроен, и сказала:

– Вот еще что, сын.

– Да?

– Я люблю твою Чани. И принимаю ее.

«Это было, – сказал себе Пол. – Это было наяву, не в тусклом видении, колеблемом рукою времени».

Мыль приободрила его, позволила вновь ухватиться за мир. Кусочки реальности, вдруг пронзив сон, выступили в его восприятии. И он понял, где находится – в йереге, лагере среди пустыни. Чани разбила палатку на песке, чтобы было помягче. А значит, Чани рядом, Чани – его душа, Чани – его сихайя, прохладная пустынная весна. Чани, вернувшаяся из пальмовых рощ юга.

Он вспомнил, как перед сном она напевала:

Любимый, душа моя,Не рвись этой ночью в рай,Ведь, клянусь Шай-Хулудом,Я сама вознесу тебя в этот крайЛюбовью своей, вечным чудом.

А потом она пела песню, что поют любовники, ступая по дюнам, и ритм ее был словно осыпающийся под ногами песок.

Скажи мне о твоих глазах —И я поведаю тебе о твоем сердце.Скажи мне о твоих ногах —И ты узнаешь от меня о своих руках.Скажи мне о своем сне —И я поведаю тебе о твоем пробуждении,Скажи мне о твоих желаниях —И ты узнаешь от меня, что тебе нужно.

В палатке неподалеку кто-то затренькал на бализете. И он подумал тогда о Холлике. Звуки инструмента вдруг напомнили о Гарни, лицо которого он увидел среди контрабандистов… Тот не заметил его, не должен был и заподозрить, чтобы случайно не навести Харконненов на сына убитого ими герцога.

Но манера игравшего, постановка пальцев подсказали имя музыканта внутреннему взору Пола. Это был Чатт Прыгун, капитан фидайинов, предводитель смертников, охранявших Муад'Диба.