Дюна: Дом Харконненов

Мирная песнь любви уступила место какофонии криков напуганных и встревоженных животных. Эмми схватила мужа за руку и помогла ему сохранить равновесие, когда он споткнулся о ступеньку, сбегая к кромке воды у пристани и стараясь рассмотреть, что творится во фьорде. Но огни дома были слишком яркими и позволяли видеть только мечущиеся по фьорду тени и… что-то еще. Наконец зажгли огонь маяка у первого дока. Яркий луч света выхватил из темноты всю гладь фьорда.

Едва не задохнувшись от горя и возмущения, Эмми издала вопль отвращения. Слуги, бежавшие следом за ними по лестнице, несли кто палки, кто импровизированное оружие, не зная, позовут ли их на защиту замка.

К причалу двигалось моторное судно. Двигатель натужно ревел, словно шхуна тащила за собой тяжелый груз. Эмми толкнула Абульурда в бок, и тот пристально всмотрелся в силуэт лодки, стараясь рассмотреть, кто находится на мостике. В душе он, конечно, уже знал ответ на этот вопрос.

Из темноты раздался голос Глоссу Раббана.

– Бросьте мне конец, чтобы я мог причалить. – Шхуна вошла в пятно света. Раббан был покрыт потом и, несмотря на холод, сбросил с себя теплую штормовку. Кровь покрывала его руки, грудь и лицо.

– Мне кажется, что я убил штук восемь или около того. Две мелкие туши я приволок сейчас, но мне потребуется помощь, чтобы доставить к причалу остальные туши. Вы свежуете их прямо в доке или у вас есть для этого специальная фабрика?

Абульурд был потрясен до такой степени, что не мог вымолвить ни слова. Канат выпал из его рук, как свернувшаяся в клубок змея. Перегнувшись через борт, Раббан сам схватил конец и обмотал его вокруг кнехта.

– Ты… убил их? – заговорил наконец Абульурд. – Ты их всех уничтожил?

Он посмотрел с берега на два трупа молодых китов, чьи тела матово поблескивали над водой. Кровь сочилась из многочисленных колотых ран. Шкура была содрана во многих местах и порвана. Глаза безжизненно зияли, словно торчащие из воды огромные блюдца.

– Конечно, я их убил. – Надбровные дуги Раббана пересекла зловещая морщина. – В этом заключается главный смысл охоты. – Он шагнул на причал из раскачивающейся шхуны и встал на пристани, словно ожидая, что сейчас его похвалят за совершенный подвиг.

Абульурд сжал и разжал кулаки. В его душе запылала столь непривычная для него ярость. Она клокотала и душила его – все же и в нем текла кровь баронов Харконненов.

По многолетнему опыту он знал, что промысел китов бьондакс должен проводиться во вполне определенных местах в определенное время, в противном случае стада будут впредь избегать тот участок, где происходил забой. Раббан же не имел ни малейшего понятия о принципах промысла и умел только управлять судном.

– Идиот, ты убил их в месте спаривания! – закричал Абульурд. От оскорбления Раббан вспыхнул до корней волос.

Отец никогда не называл его так.

– На протяжении многих поколений они приходили в Тула-Фьорд воспитывать потомство и спариваться, а потом возвращались в глубокие арктические моря. Но у этих китов очень хорошая память. Генетическая память. Если кровь запятнала это место, они больше никогда не вернутся сюда. Они станут избегать этого места, как чумы, пока будут помнить бойню.

Он гнева и горя лицо Абульурда пошло багровыми пятнами. Его родной сын попрал все законы и правила, пролив в фьорд столько крови, что теперь ни один кит не вернется сюда много-много лет.

Раббан посмотрел на свои трофеи, плававшие за кормой шхуны, потом взглянул на фьорд, словно не слыша, что говорит отец.

– Кто-нибудь поможет мне или мне придется самому отправиться за остальными тушами?

Абульурд размахнулся и влепил Раббану затрещину, потом опустил руку и удивленно посмотрел на нее. Он впервые в жизни ударил сына.

Раббан навис над Абульурдом всей своей массой.

Еще немного, и он убьет кого угодно, даже родного отца.

Абульурд заговорил совершенно потерянным тоном:

– Киты больше никогда не вернутся сюда спариваться. Ты что, не понял этого, кретин? Все деревни, расположенные на берегу фьорда, существуют только за счет китобойного промысла. Без китов эти селения погибнут. За одну ночь они превратятся в деревни-призраки, люди покинут их. Киты больше не вернутся сюда.

Раббан упрямо замотал головой, не желая понимать тяжких последствий своей шалости.

– Почему вы так переживаете из-за этих людей? – Он взглянул на слуг, стоявших за спинами родителей, на мужчин и женщин, рожденных на Ланкивейле, на простолюдинов без голубой крови и перспектив – на деревенщину, на работяг. – В них нет ничего особенного, настанут трудные времена, но они как-нибудь выкрутятся. Это станет фактом их жизни.

Эмми посмотрела на Раббана и выплеснула наконец свои давно сдерживаемые эмоции:

– Как ты смеешь так говорить? Тебя было трудно простить за многое, Глоссу, но то, что ты сделал сейчас, превзошло по своей гнусности все остальное.

Раббан не испытал ни малейшего смущения.