Дивеевская тайна и предсказания о Воскресении России. Преподобный Серафим Саровский Чудотворец

Чрезмерно суровая строгость Ксении Михайловны настолько не понравилась сестрам, собранным покойною Анастасиею Кирилловною, что из 52-х выбыло в первый год ее управления 40; тогда всего в общинке осталось 12 сестер, но затем стали прибывать новые, так что к 1825 году, когда батюшка отец Серафим, окончив все свои внутренние, духовные благоустроения, достиг совершенства и мог, по заповеди матушки Александры, обратить все свое внимание на устройство Дивеевской обители, обетованной Божиею Матерью, в названной общинке снова собралось до 50-ти сестер. Стало не хватать земли для общины и соседка-помещица графиня Толстая поэтому пожертвовала на огород 32 десятины.

Монахиня Ермиония, старица, определенная в обитель самим отцом Серафимом, рассказывала, что когда она пришла к отцу Серафиму, то, посылая ее жить в Дивеево к родной тетке, послушнице Евдокии Ефремовне (впоследствии монахине Евпраксии, удостоенной в день Благовещения видения Божией Матери в Серафимовой келии), батюшка сказал последней, держащей ее за руку и приведшей на благословение: «Отведи ее к матушке Ксении Михайловне». «Во, матушка! — сказал старец, обращаясь к отроковице. — Ксения-то Михайловна жизни высокой, бич духовный, матушка!» «И действительно, — рассказывает монахиня Ермиония, — и вправду она была строга; станет выговаривать, думаешь вот-вот убьет, сейчас тут умрешь, а кончит — сделается прещедрая; скажет бывало: “Ну-ка, ну-ка. Оря (так звали ее дочь), прочти-ка вот ей такое-то житие!” Она сама была неграмотная. И прочтет Ирина Прокофьевна, что велит матушка. “Вот видишь ли, Евдокиюшка, скажет Ксения Михайловна, как трудно идти-то в Царствие Небесное, ведь от того так-то я и выговариваю. Ну, матушка, иди! Погляди-ка, Оря, нет ли тут у нас чего, не принес ли кто чего-нибудь, дай ей!”». «И мне же бывало чего сунув отпустит, — говорила Евдокия Ефремовна. Последняя жила одно время у Ксении Михайловны келейной и у нее были две красненькие тесемочки; раз подпоясалась она ими. Увидала это матушка… “Что это, говорит, вражью-то силу ты на себя надела!” Взяла Ксения Михайловна, сняла тесемочки с нее и сожгла их в печке. Не терпела она, чтобы носили хорошую одежду». «Было это с Евдокией — повествует монахиня Ермиония. — Раз как сшили ей первую ряску, матушка ее не видала. Пришла она в церковь, стоит, а она, наша голубушка, своею клюшкою-то и достает. “Кто это? кто это?” — спрашивает Ксения Михайловна. “Ах! это всечестная Евдокия! Что это ты делаешь, матушка: на что это ты восемь-то бесов себе посадила! (т. е. восемь клиньев). Выпори, выпори, говорит матушка, четыре-то беса!” В другой раз идет тетка Евдокия двором, надев сарафан из посконного холста, только что выкрашенный, новый. Увидала матушка, кричит: “Стой! стой!” Подошла она. “Ай, ай, матушка, — говорит она, — Бога ты не боишься, Евдокиюшка всечестная! Что надела плисовый-то сарафан! Подбери, подбери все кругом, матушка, подрежь, чтобы рубашка была бы видна, чтоб не до полу было!” Так была строга матушка Ксения Михайловна».

Все начальницы и сестры Дивеевской общины ходили в трудные часы испытаний, горей и борьбы духовной подкрепляться молитвой на могилку незабвенной и великой старицы матери Александры. По свидетельству сестер первой общинки, переданному протоиерею отцу Василию Садовскому, и также согласно показаниям священника обители отца Александра Филиксова, все жившие при Казанской церкви священнослужители и многие другие видели по ночам на могиле матери Александры огонь и горящие свечи, по временам слышали необычайный звон, а некоторые ощущали необыкновенное благоухание, исходящее из могилы ее. Затем в могиле слышалось какое-то журчание, и поэтому сложилось поверье в народе, что источник, открывшийся под горою, исходит из могилы матери Александры. Так называемый дальний источник матери Александры великая старица сама вырыла, когда для созидаемой ею Казанской церкви ломали камень для извести. Она приходила носить камни и для утоления жажды рабочих и прохлаждения от трудов и жары вырыла этот колодезь. Народ считает этот источник целебным и приносит купать в нем больных детей.

Как было уже сказано, старец отец Серафим после смерти строителя Исаии не изменил прежнего рода жизни и остался жить в пустынке. Он только принял на себя еще больший труд, а именно: молчальничество. «Паче всего должно украшать себя молчанием, говорил он, ибо святой Амвросий Медиоланский говорит, что молчанием многих видел я спасающихся, многоглаголанием же ни единого. И паки некто из старцев говорит: молчание есть таинство будущего века, словеса же — орудия суть мира сего». Отец Серафим стал руководиться деяниями двух древних подвижников — Арсения великого и Иоанна молчальника и пустынника. К посетителям он более не выходил.