Диверсанты Судоплатова. Из Погранвойск в Спецназ

– Четыре, – хмуро поправил товарища сержант Мальцев. – Бомберы тройками летают. Шестой самолет над линией фронта сбили.

Докладывая вечером результаты наблюдения, Николай заметил:

– Эшелоны прут один за другим. Патруль на дрезине или мотовозе прочешет участок, а затем сразу пять-семь эшелонов на скорости идут. Но мину можно успеть поставить.

– Поставим, – отозвался капитан. – Завтра пойдешь со старшиной и Саней Гречихиным за хлебом. Ивана Лукова с собой возьмете.

– А как же мины на «железке»?

– Хлеба сначала привезите. Людей кормить нечем. И лекарства нам кое-какие собрали.

Но с хлебом получилось хуже некуда. Черная полоса не кончалась.

Хлеб для отряда пекли в нескольких домах, хозяевам которых можно было полностью доверять. Опасное дело. Если от немцев можно как-то открутиться, то полицаи нюхом чуют, где топится русская печь и хозяйка выкладывает на холстину свежеиспеченные ржаные (реже пшеничные) ковриги.

Долгая тяжелая работа. Пока пропекутся увесистые ковриги килограмма на два, пока остынут, пока загрузят в печь следующую партию, а то и третью, минует ночь. Из трубы вьется предательский дымок, а опытный нос чует неповторимый запах свежего домашнего хлеба издалека.

За три-четыре буханки еще можно оправдаться – семья большая. Но если полицаи обнаружат десяток ковриг, то их не убедишь, что часть хлеба предназначена для продажи или на сухари.

– Для кого сухари? Для батьки Бажана? А может, для диверсантов, сброшенных с самолета?

Если попадутся свои полицаи, то это полбеды. Они отношения с земляками до конца портить не хотят – неизвестно, куда война повернет. Можно откупиться самогоном, отдать часть хлеба – жрите, подавитесь! Но если нагрянут чужие, обозленные на власть, на Красную Армию, вроде Тимофея Шамрая, главы волостной полиции, то пощады не жди.

Так и получилось на подворье Петра Рябкова, за которым давно следили. Знали, что сын недавно ушел в лес, не иначе как в новый отряд. Шамрай нагрянул со своими людьми под утро и попал в точку.

На широких лавках остывало под холстинами штук двенадцать ржаных ковриг. Петро Рябков, мужик лет за сорок, начал было оправдываться, мол, семья большая, но получил кулаком в зубы.

– Откуда она у тебя большая? Сын к красным удрал, остался ты с хозяйкой да две девочки. Когда за хлебом из леса придут?

Помощник Шамрая Никита Филин нашел аккуратно нарезанные на полоски чистые тряпочки для перевязок, чеплашку с гусиным жиром и небольшой кувшин с медом.

– А это для кого припасли? Подстреленных бандитов лечить?

Филин тут же вспомнил, что старший сын Рябкова тоже против немцев воюет, призвали в начале войны. За что получил Петро еще несколько пинков, но сказать ничего не сказал. Не выдавать же собственных детей?

Шамрай, Филин и еще с пяток полицаев расположились в доме и сараях, стали ждать посланцев из леса.

Старшина Будько, Мальцев и бойцы из местных, Иван Луков и Саня Гречихин, уже приближались к деревне, когда много чего повидавший Яков Павлович Будько почуял неладное.

В селе десятка четыре домов, не такое и маленькое. Но словно затаилось. Прошмыгнет вдоль улицы по своим делам женщина с коромыслом, и снова тишина. Дети и то, несмотря на теплый осенний день, на улице не появляются. Умный мужик Шамрай, но не учел, что сельчане таким способом подают знак – в деревне чужие.

Не доезжая до деревни, остановились. Семнадцатилетний проводник Саня Гречихин вызвался сходить и проверить обстановку. Старшина отрицательно покачал головой. Парнишка молодой, не заметит, как вляпается в засаду.

– Сам пойду, – решил Будько, доставая свой старый наградной «маузер», полученный от Реввоенсовета Туркестана еще в двадцатых годах. Подумав, добавил: – Лукова Ивана возьму, а вы здесь ждите. Без хлеба нельзя возвращаться только из-за того, что в деревне слишком тихо.

Двигались осторожно через огороды, держа наготове оружие. Трое полицаев увидели людей в красноармейской форме с запозданием. Ждали долго, расслабились, да еще самогона граммов по двести хватили.

Будько их опередил. Бросил «лимонку» и несколько раз выстрелил. Открыл огонь из автомата Иван Луков. Полицай, выскочивший на крыльцо, был ранен в живот, остальные подняли ответную пальбу. Воспользовавшись суматохой, Будько и Луков сумели убежать, отстреливаясь на ходу.

Шамрай пытался организовать погоню, но, кроме Филина, никто преследовать парашютистов не спешил.

– У них автоматы. Вон Генка помирает, все брюхо разорвано.

Молодой полицай умирал тяжело и мучительно. Помочь ему было нельзя: осколками пробило в нескольких местах живот. В отместку вывели из дома Петра Рябкова вместе с женой и расстреляли. Подворье сожгли.

Шамраю показалось этого мало. Он приказал собрать по дворам с десяток молодых парней.

– Пусть в комендатуре решают, что с ними делать. Или в Германию на работу, или в лагерь как бандитских пособников.

По дороге один из парней попытался бежать. Шамрай уложил его точным выстрелом со ста шагов. Выкидывая затвором дымящуюся гильзу, спросил:

– Ну что, еще кто-то хочет бежать? Валяйте. Я и за двести шагов с одного выстрела завалю. Вшивота хренова. Шагай вперед!