Для кого цветет лори

…В шесть трудно смириться и понять, за что тебя бьют. Тем более если ты ни в чем не виноват. Впрочем, даже мальчишкой он довольно быстро усвоил простую истину: причина и повод не нужны. Достаточно того, что те, кто бьют, – сильнее. А значит, они имеют право. Сможешь дать сдачи, сможешь выстоять или сбежать, сможешь отомстить – и право будешь иметь ты.

Все просто. Или ты, или тебя.

В шесть лет никакого «ты» не существовало. Лишь «тебя». В Цитадели не было разделения по возрасту, лишь по уровню дара и умениям. И на уровне Рана к моменту его появления все были старше мальчика. Три десятка обозленных подростков, которые развлекались, третируя новичков. Выгнать малышей на улицу, в мороз, и поливать их водой, или прибить к доскам пола всю одежду, чтобы утром оставить неудачников в одних портках, или насыпать в обувь битое стекло и споры ядовитой колючки – это была лишь часть цитадельных забав. И Ран очень быстро научился спать вполглаза, держать рядом отцовский кинжал и никому не доверять…

Тогда и появилась Облачная Вершина. Место ярости.

Но сейчас она не помогала. Уже почти год не помогала. Ревущий водопад исчез, его место заняла выжженная и засыпанная пеплом пустыня. Здесь было тихо. Равнодушно. Никак. Здесь не было того, чего желал Лавьер, не было силы и мощи, не было ярости, эта пустыня сводила с ума своим безразличием. Она была с ним уже много месяцев, с того самого дня, как он отдал силу, пытаясь исцелить…

Оникс.

Имя прозвучало в голове, вышвыривая Лавьера из состояния транса и ударяя о грязные доски дешевой забегаловки почти физически. Он открыл глаза, уставившись невидящим взглядом в трухлявые потолочные балки, черные от копоти лампы и жаровню, согревающую комнату. На балках пылились серые занавеси паутины и сновала любопытная мышь.

Лавьер снова закрыл глаза. Но войти в состояние транса повторно не получалось. Внутри бился образ, и избавиться от этого наваждения Ран не мог.

Она почти не изменилась…

…Ветер прислал весть с посыльным. Мальчишка просто оставил возле очага в путевом доме моток ниток. Для случайного путника или любопытных глаз – ничем не примечательный кусок бечевки, слегка замусоленной и грязной. Но для Лавьера вполне понятное письмо.

«Есть новости. Северные ворота Града. Закат».

Он знал, что Ветер будет ждать его каждый день, пока Лавьер не появится. Ран прикинул варианты. Доверял ли он Ветру? Да, на ту долю, на которое вообще возможно доверие между учениками Цитадели.

И все же решил прийти.

И хмыкнул, увидев место, что выбрал Ветер. За воротами Града пестрыми лоскутами кибиток и яркими сполохами костров расположились бродячие артисты. Трупп было несколько, в каждой не менее трех десятков человек, здесь же устроились бродяги, нищие и попрошайки, блаженные и пилигримы, что часто следуют за такими кочевыми театрами. Из города уже набежали беспризорники и просто любопытствующие, и разобраться в такой толпе, кто есть кто, стало совершенно невозможно. А это значило, что Ветер сделал все для доказательства бывшему Верховному собственной лояльности. У Рана не было дара, но навыки никуда не делись, он привычно осмотрел территорию и людей. Стражей здесь не было, только чуть хмельная и веселая толпа. И когда он устроился у одного из костров, на гостя почти не обратили внимания. Лишь закутанный в серый плащ бродяга молча подвинулся, освобождая Лавьеру место, но лица, скрытого капюшоном, так и не повернул.

У кибитки танцевала толстуха, вскидывая пухлые коленки, прицокивая и потрясая ладонями со звенящим браслетом. Рядом топтался грязный мужичок, деревянный разрисованный кругляш на груди которого, видимо, изображал императорский медальон.

– О, любимый, о Светлейший Владыка Ошар! – взвыла толстуха, падая на колени. – Возьми меня в жены, сделай своей императрицей!

– Поди прочь, презренная, – сильно картавя, отозвался «император». – Всех заморских прелестниц мне милее раяна! Ее лицо словно лепесток белой розы, а глаза – синь волшебных озер. На спине ее расцвел цветок, что пленил меня!