«Для сердца нужно верить» (Круг гения). Пушкин

Там, под заветными скалами,Теперь она сидит печальна и одна...Одна... никто пред ней не плачет, не тоскует;Никто её колен в забвенье не целует;Одна... ничьим устам она не предаётНи плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Никто её любви небесной не достоин.Не правда ль: ты одна... ты плачешь... я спокоен;Но если . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это не были неоконченные стихи. Это были стихи, в которых пропущено непроизносимое.

Ненастной ночи мгла по небу стелется одеждою свинцовой — вот что такое было Михайловское, а что такое была Одесса — он не хотел думать, чтоб не застонать, как от звуков Россини.

У него было одно оружие, один способ сохранить о себе память, оттеснить тех, кто мог претендовать на вполне земное отношение Элизы Воронцовой. И он написал «Желание славы».

Могли ль меня молвы тревожить приговоры,

Когда, склонив ко мне томительные взорыИ руку на главу мне тихо наложив,Шептала ты; скажи, ты любишь, ты счастлив?Другую, как меня, скажи, любить не будешь?Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?А я стеснённое молчание хранил,Я наслаждением весь полон был, я мнил,Что нет грядущего, что грозный день разлукиНе придёт никогда... И что же? Слёзы, муки,

Измены, клевета, всё на главу моюОбрушилося вдруг... Что я, где я? Стою,Как путник, молнией постигнутый в пустыне,И всё передо мной затмилося! И нынеЯ новым для меня желанием томим:Желаю славы я, чтоб именем моимТвой слух был поражён всечасно, чтоб ты мноюОкружена была, чтоб громкою молвоюВсё, всё вокруг тебя звучало обо мне.

Чтоб, гласу верному внимая в тишине.Ты помнила мои последние моленьяВ саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.

Вот так-то...

Их разделяло непреодолимое. К тому же, если Пушкин мог сказать: всё в жертву памяти твоей, то вряд ли это же самое хотелось повторить жене генерал-губернатора Новороссии... Жизнь в Одессе кипела, нарядная, тесная, полная возможностей соблазнительных.

...Но, как всякая безнадёжная любовь, и эта всё-таки отплывала дальше и дальше. Наподобие корабля, вслед которому он ещё недавно смотрел с одесского берега. И только ночью он продолжал вскакивать в ужасе. Ему снился грот на даче Рено; море, шелестевшее между камнями, по которым с убивающей достоверностью бочком полз маленький краб. Самое страшное заключалось в том, что ещё во сне он знал: это сон. И изо всех сил не хотел уходить из него. Он противился, он, как тогда наяву, не отпускал её рук. Было ещё рано, ещё невозможно было расстаться.

В окно с удивительной настойчивостью колотил вчерашний, нет, позавчерашний дождь. Не вставая с кровати, он накидывал на плечи халат, было сыро, холодно, убого. Обглодками перьев, на клочках бумаги, по всегдашней своей манере, он писал. Что? Я так думаю; пропуск в бессмертие на двоих.