Дмитрий Донской

Великий темник, у которого в ушах еще звенели радостные клики мурз и вестников о новых и новых удачах, вдруг обнаружил, что все, оказывается, совсем не так, ибо шум битвы назойливо возрастает и мгла неприятно заволакивает его тьмы, и прямо в направлении его ставки пробивается неведомо откуда взявшийся громадный клин конницы, величиной чуть ли не в половину всего чужого войска.

Мамай успел бросить в бой запасной полк, но в это время его слуги сворачивали шатры. Он успел также распорядиться о создании заслона с помощью табора, стоящего сзади холма, но телохранители тем временем подводили коней; он успел услышать, что во главе прорывающейся к холму конницы Владимир Серпуховской и Дмитрий Волынец, но ему некогда уже было удивляться этому.

Всю жизнь ему везло в кровавых придворных играх, но всякий раз, наслаждаясь очередным выигрышем, он ощущал неполноту удовольствия, потому что у него не было еще одной славы — славы великого полководца. И сегодня, когда он уже держал эту трепещущую славу в руках, она вдруг выскользнула. Такой красивый и большой холм для празднования победы — и приходится его оставлять. Три тысячи раз видел Мамай, как опускается над степью солнце, но никогда в закатном небе не скапливалось столько тоски, сколько проливалось в его прищуренные глаза сегодня. И он в страшной досаде отвернулся от этого неба и поскакал навстречу сумраку, оставляя за спиной нарастающий грохот всеобщего бегства и преследования.

X

Хотя при начале бегства степняки своим числом еще несколько превосходили русских, но они больше не представляли собою войска. Это было стадо, потерявшее из виду своих вожаков. Беглецы сами вынуждали сравнивать себя со стадом, потому что, разнеся в щепки заслон, наскоро составленный Мамаем из телег и кибиток обоза, они распугали табуны и отары, что паслись за обозом и далее припустились вперемешку с овцами, лошадьми и верблюдами.

Теперь погоню можно было длить беспрепятственно, пока не заморятся кони и не притупятся мечи, пока свет дневной не убудет.

Князь Владимир Андреевич, как ни увлекал его вместе со всеми пыл преследования, одновременно ощущал в себе всевозрастающую тревогу, которой он, однако, медлил и боялся дать название. Но наконец в зловещем свете западающего солнца тревога эта заставила его удержать бег коня и вложить меч в ножны.

«Где Дмитрий? Жив он или мертв? Неужели все-таки он мертв? Неужели его не окажется в числе раненых?» — так называлась его тревога.

Он вернулся на поле, когда ужасные следы побоища уже слегка скрадывались в своих очертаниях с приходом сумерек. Надо было разыскать брата сейчас же, до ночи. Если он тяжело ранен и истекает кровью, то непростительно будет не найти его сейчас и утром обнаружить бездыханным.

Владимир Андреевич велел трубить в трубы, скликать людей — всех, кто бродил по полю, разыскивая родных или друзей.

— Кто где видел великого князя Дмитрия Ивановича, брата моего?

Ближние ратники молчали. Посреди поля чернеют целые холмы трупов, можно ли разыскать теперь великого князя, если к тому же, как говорят, он был в одежде простого ратника? Но передавалось от человека к человеку:

— Где великий князь?.. Кто видел Дмитрия Ивановича?

Обнаружились очевидцы. Рассказу каждого из них Владимир Андреевич радовался, как будто это самого брата вели к нему, поддерживая под руки. Кто-то видел, как Дмитрий Иванович пересаживался с одного коня на другого. Кто-то узнал его в самой гуще битвы и слышал, как он подбадривал других и сам рубился крепко. Один рассказчик вспомнил, как на великого князя налетело сразу четыре татарина и он отбивался, но сам получил много ударов…

Но, кажется, последним, кто видел Дмитрия, был ратник по имени Степан Новосельцев: князь брел с побоища пеший, шатаясь от ран, но Степан никак не мог ему пособить, потому что за ним самим гнались три ордынца.

Значит, шел, хоть и раненый? Значит, есть еще надежда, что жив их господин?

— Братья, други, поищем его вместе прилежно, — с мольбою в голосе просил Владимир Андреевич, — и если кто из знатных найдет его живого, то еще прославится, а если кто из простых, в последней нищете пребывающий, то станет первым и богатством и славою.

Ратники снова разбрелись по полю. Еще, может, какой-нибудь неполный час, и сумерки загустеют, поздно будет.

В одном месте нашли мертвого русского витязя и признали было в нем великого московского князя — по золоченым сияющим доспехам и дорогому плащу. Но то был Михаил Бренок.

Потом донеслись голоса с левого края поля, где сражался полк, более других сегодня пострадавший. Но ошиблись и там, приняв за Дмитрия старшего из белозерских князей, Федора Романовича. И мудрено было не ошибиться: очень уж походил этот бездыханный мономашич на своего дальнего родственника — и лицом, и чернотой бороды, и телесной дородностью.