Дмитрий Донской

На уровне политической механики слабостью Москвы во второй половине XIV века была ее плотная окольцованность княжествами-соперниками: Суздальско-Нижегородским, позже Тверским, Литовско-Русским, Рязанским и отчасти Смоленским. Слабость эта усугублялась, когда соседи действовали против Москвы, сговорясь друг с другом или не сговариваясь, но одновременно. Московскому правительству при таком положении была бы грош цена, если бы оно, в свою очередь, не умело пользоваться очевидными, лежащими на поверхности слабостями своих соседей. Слабости эти были на один аршин: не в пример монолитной, единодушной, не подверженной внутренним раздорам великокняжеской Москве ее соседи страдали от постоянных приступов удельного особничества, от мелкостяжательских семейных скандалов в княжеских домах. Иногда Москва легко находила себе в этой среде союзников, иногда, напротив, они сами первыми находили ее, спешили приткнуться, притулиться к ней, будто к спасительной опоре, смотрели на нее как на образец единовластия и единодушия. Так было, кстати, с кашинскими князьями.

Обидная, огорчительная для многих современников очевидность состояла в том, что именно на путях создания общегосударственного единства появлялась у великокняжеской дипломатии нужда в действиях противоположного характера — в разъединяющих, раздробляющих усилиях по отношению к тому или иному соседнему княжеству. Тут вроде бы налицо было расхождение высокого замысла и приземленного осуществления. Тут Москва вроде бы грешила вовсю, противопоставляя чужой неправой силе свою неправую, на запретный удар отвечая таким же запретным. Сеяла-де рознь, а пожать надеялась мир. Но для тех, кто видел не только поверхность событий, но проницал и поглубже, со временем становилось ясно, что раздробляющие действия Дмитрия Ивановича и его правительства не были самоцелью, а преследовали цель объединения на новом, пока еще и для самой Москвы не совсем привычном уровне. В таком стремлении не было ничего общего с пресловутым правилом «разделяй и властвуй», тут угадывался, нащупывался, прорезывался иной смысл: «разделяя, объединяй». И на первом месте стояла уже не прикладная механика политической сиюминутности, а нравственное домостроительство. Новое вино воскресающего русского самосознания нужно было вливать в новые мехи, потому и раздирались, распарывались безжалостно мехи старые.

III

Желание отспорить Лопасню все же никак не давало покоя Олегу Ивановичу. Он ждал удобного случая и дождался: московские полки ушли за Волгу — отбивать у тверичей Бежецкий Верх. Тогда-то по глухим внутренним дорогам, оставляя Оку правее, чтобы коломенская разведка их не углядела, рязанцы добрались до речки Стрелицы и на крутом холме, закрывающем от них окскую пойму, увидели прямо перед собой Лопасню — городок, укрепленный с напольной, рязанской стороны сразу тремя валами и рвами. Земляные эти укрепления опоясывали холм полудужьями, одно выше другого. Часть рязанской рати вышла на Оку, уже прочно замерзшую, и таким образом была перерезана возможность для связи осажденной Лопасни с московским берегом…

О том, что вчерашний союзник нанес ему исподтишка удар в спину, Дмитрий узнал, находясь в своей походной ставке во Владимире. В происшедшем вроде бы имелась и часть его, Дмитрия, вины: обещал ведь недавно Олегу положить «уряд» о пограничных волостях, да руки вот не дошли… Но мог бы, кажется, и Олег подождать, видя, сколько новых воинских забот у Москвы на волжском пограничье. Нет же, если чего он и ждал, то как раз времени, когда Москве станет не до него… Как ни опасно сейчас ослаблять волжский рубеж, но и оставить без последствий проступок рязанца Дмитрий не мог. Сегодня Лопасня, а завтра, взбодренный своей безнаказанностью, Олег, глядишь, и на Коломну посягнет… Но неужто во всю еще жизнь разрываться вот так — вверх и вниз, направо и налево, не зная роздыху, на всякий день ожидая новой беды? Да и есть ли хоть какой смысл во всей этой маете, в беспрестанном метании полков от рубежа к рубежу, от прорехи к прорехе? Как будто границы его — старый тын, который то и дело нужно подпирать и латать то в одном, то в другом месте!..

14 декабря 1371 года великокняжеская рать ушла на Рязань. Возглавить ее Дмитрий Иванович поручил своему тезке, князю Дмитрию Михайловичу, не так давно приехавшему на московскую службу из дальней Волыни2. Когда-то одна из самых густозаселенных и богатых земель Киевской Руси, ныне Волынь сильно запустела, на нее зарились одновременно Орда, Польша и Литва, не оставляя надежд для возрождения самостоятельной, собственно русской власти. Дмитрий Михайлович затомился и решил податься в края, где был бы ему, воину, простор для настоящего дела.