Дмитрий Донской

Они поехали дальше и увидели других — верных слуг и друзей, без просыпу спящих посреди поля: Михайла Бренка, что безропотно принял смерть в одеянии своего господина; Микулу Вельяминова, что ценою жизни восстановил честь своей фимилии; воеводу Тимофея Волуя Окатьевича; воеводу Льва Морозова; белозерских князей Федора Романовича и сына его Ивана; Андрея Серкизовича, погибшего во славу новой своей родины; воеводу-разведчика Семена Мелика, который искусно выманил ордынское войско на это поле, на нем же и почил; и еще назывались вслух дорогие имена, и были и такие, о ком лишь догадаться можно было по приметам, что он лежит, а не иной кто.

Не умещалось пока все это в сознании — ни громадность победы, ни бесчисленность жертв, душа не привыкла ни так радоваться, ни так горевать; первое слишком ослепляло, почти отрывая от земли, второе на каждом шагу видом и запахом смерти угнетало, грозя болезненным равнодушием. Само сознание каждого пережившего битву было еще слишком расщеплено, потрясено до основания, в памяти болезненно роились какие-то клочки, тщедушные обрывки происшедшего; их число то множилось безмерно, то все другие оттеснялись на время каким-то одним назойливым воспоминанием. Все не умещалось, хотя день отплывал за днем и безмолвное поле окружало их умиротворяющей тишью. Может быть, все и до самой смерти не уместится в сознании каждого из них. Они пережили то, что было выше их меры, совершили то, на что человек обычно бывает неспособен.

Поле, окружающее их, готовилось к ежегодному обряду смерти и было прекрасно в своих приготовлениях, если бы не эти следы, его обезображивающие. Насколько оказалось в их силах, люди постарались убрать эти следы.

Настудил день прощания живых с почившими, русского воинства с полем. Стояли над усть-Непрядвой, над светлым стременем Дона, обступив великие могилы, сняв шеломы и шапки.

Слышите ли вы, други, нашу тризну?..

Дивная земля дана нам в дар, украшена холмами и долами, пронизана жилами рек и обласкана струями ветров, и вы оросили ее жаркой своей кровью и легли навсегда в прохладную ее глубину.

Не наша вина, но наша беда, что позавидовало красе земли нашей племя чужое, племя бездомное. Наша ли вина, что понесли мы ярмо иродово, бремя басурманское? Но вы надломили вражий хомут, и этого не забудет Русская земля, пока есть на свете такое имя. Прощайте же, братья! Мы еще вернемся к вам, на это поле, на этот холм, и внуки наши придут из дальних сел и градов подивиться вашему бескорыстию.

Память ваша не престанет.

И вы слышите ли там, везде, по всему свету?.. Мы — будем! Хотите ли, не хотите, мы будем жить, будем строить златошлемые каменные дива и прочные житницы, рожать детей и сеять зерно в благодатные борозды.

Мы будем акать и окать назло своим недругам, мы еще созовем добрых гостей со всего света, и никто не уйдет с русского пира несыт.

Мы — будем, покуда небеса не свернутся как прочитанный свиток! А до тех пор наши колодцы не пересохнут, наши колокола не умолкнут!

Мы еще скажем миру слово Любви, и это будет наше окончательное слово.

Глава двенадцатая

ОБСТОЯТЕЛЬСТВА БИТВЫ

I

Вполне возможно, что у читателя, хотя бы отчасти знакомого с разнообразной литературой о Куликовской битве — научной и художественной, — имеется немало вопросов, на которые он в предыдущей главе ответа не наглел. Ну, хотя бы, например, такой: почему автор пе высказался определеннее о том, был или не был предателем рязанский князь Олег Иванович?

Или: почему ничего не сказано о численности русского войска на поле боя, если не точной, то хотя бы приблизительной? И о том, сколько русских погибло? И о том, какие все-таки города и княжества участвовали в битве? Были ли в числе ополченцев новгородцы, тверичи, нижегородцы, как об этом свидетельствуют некоторые старые источники?

Или: какова была численность и каков был национальный состав войска Мамая?

А как быть с разноречием мнений вокруг такого немаловажного события, как переодевание Дмитрия Ивановича в одежду простого ратника? Ведь не новость, что некоторые усматривают в этом переодевании едва ли не проявление малодушия великого князя.

Порой даже вопросы, казалось бы второстепенные, способны бывают приковать к себе пристальное и ревнивое внимание. Вот один из них: каков был цвет русских стягов и хоругвей на Куликовом поле? Черный, как читаем у Карамзина, белый, как пишет Татищев, или чермный, то есть червоный, алый, как пишут некоторые другие авторы? Ведь совсем немаловажно, какой именно смысл вкладывали русские ратники в цвет или цвета, знаменовавшие их понимание войны, смерти и победы.

Наконец, издавна немало несовпадающих предположений высказывалось относительно личности Пересвета и брата его Осляби, или Ослебяти. О втором, в частности, можно и сегодня прочитать, что он не погиб 8 сентября 1380 года и несколькими годами позже ездил в Константинополь по поручению русского митрополита. И что звали его не Андрей, а Родион.