Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь

Не белая лебедка в перелет летит —Красная девушка из полону бежит:Под ней добрый конь растягается,Хвост и грива у коня расстилаются.На девушке кунья шуба раздувается,На белой груди скат жемчуг раскатается.На белой руке злат перстень как жар горит.Выбегала красна девушка на Дарью-реку,

Становилась красна девушка на крутой бережок,Закричала она своим звычным голосом:"Ох ты, гой еси, матушка Дарья-река!Еще есть ли по тебе броды мелкие?Еще есть ли по тебе калины мосты?Еще есть ли по тебе рыболовщички?Еще есть ли по тебе перевозчики? "Неоткуль взялся перевозчичек.

Она возговорила своим нежным голосом: "Перевези-ка ты меня на ту сторону,К отцу, к матери, к роду-племени,К роду-племени, на святую Русь!Я за то плачу тебе пятьсот рублей,А мало покажется — восемьсот рублей,А еще мало покажется — ровно тысячу.Да еще плачу я добра коня,Да еще плачу с плеч кунью шубу,

Да еще плачу с груди скат жемчуг,Да еще плачу свой золот перстень,Свой золот перстень о трех ставочках:Первая ставочка во пятьсот рублей.А вторая ставочка в восемьсот рублей,А третья ставочка ровно в тысячу,Самому перстню сметы нету-ка"."А пойдешь ли, красна девица, замуж за меня?" "Сватались за меня князья и боярины,

Так пойду ли я за тебя, за мордовича?"Бежали за девушкой два погонщичка,Два погонщичка, два татарина.Расстилала красна девица кунью шубу, Кидалась красна девица во Дарью-реку,Тонула красна девица, словно ключ, ко дну.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Многие и важные события совершились этою осенью 1385 года по Рождестве Христовом и на Москве, и в иных землях. Освободилась Ростовская кафедра: умер епископ Матфей Гречин. В Киеве, в узилище, пятнадцатого октября преставился митрополит Дионисий. Осенью преподобный игумен Сергий ходил в Рязань мирить князя Олега Иваныча с Дмитрием. В Литве и Польше вовсю шла подготовка к унии… Ничего этого не знал, не ведал княжич Василий, досиживающий второй год своего ордынского плена, но зато он твердо понял наконец, что больше ему не выдержать. Темная ярость бродила в душе. Давеча накричал на холопа, чуть не прибил, замахнулся на горничную девку свою, почти с ненавистью к этой досадливой нерассуждающей плоти, в обед шваркнул мису с перловой кашей о пол, мол, плохо сварена! Катаясь верхом давеча, почти загнал коня. Какая-то главная пружина терпения лопнула в душе, и теперь шла неслышная, невидимая глазу, но страшная раскрутка, которая должна была кончиться обязательною катастрофой. Не с тем народом, не с теми людскими характерами придумал Тохтамыш повторять тут Тимуров навычай держать при себе заложниками сыновей вассальных государей. (В том же году побежит из Орды, не выдержав, Василий Кирдяпа, и будет схвачен дорогой и возвращен, и жестоко казним разноличными карами, но — побежит! А вскоре и сам Тохтамыш поймет, что затеял не дело, и через лето отпустит последнего из заложников, тверского княжича Александра.)

Василий жил и двигался как в тумане. Ходил, осторожно ступая, страшась расплескать то страшное, что творилось в душе. Езда по эмирам, обязательные ханские приемы, даже клятая личная жизнь — все приобретало вид совершенно бессмысленных, ненужных поступков и действий перед тем, что подходило все ближе, надвигалось и — надвинулось наконец.