Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь

Архиепископ Алексей был по натуре человеком еще тех, древних времен, когда новогородские молодцы дерзали спорить с половиной мира, когда, как свидетельствуют седые летописи в тяжелых, обтянутых кожею "досках" с медными узорными застежками, "жуковиньями", ставили они на престол великих киевских князей, добывая себе грамоты на права и волю от самого великого Ярослава, — и меркантильное осторожничанье его разбогатевших и потишевших современников зачастую претило владыке. Он не понимал, в самом деле не понимал, почему его город, самый богатый и самый пока еще многолюдный на Руси, должен склоняться хоть перед литовским, хоть и перед московским великим князем, ежели сами Батыевы татары дошли токмо до Игнача креста, а оттоле повернули назад! Но истина дня сего заключалась в том, что новогородская боярская господа скорее готова была платить (впрочем, елико возможно, затягивая платежи), а не двигать полки для ратного спора, и ему, архиепископу, отцу и пастырю великого города, приходило в очередной раз договариваться о мире.

Город предлагал теперь восемь тысяч окупа за все старые шкоды. Дмитрий, посопев (только что принимал благословение от владыки, и возражать было пакостно), потребовал княжчин, черного бора по волости, недоданного в прежние годы, и перемены служилого князя. Владыка Алексей и бояре начали торговлю. Князь сидел в походном креслице, большой, тяжелый, с нездорово оплывшим лицом, и не уступал. Безрезультатные переговоры с московитами длились до полудня, и когда владыка Алексей покинул наконец избу великого князя, он увидел, как вереницы московских ратей густо идут и идут по льду Меты, перебираясь на ту сторону. Дело решали, по-видимому, уже не часы — мгновения. Город был отсюда в пятнадцати верстах. Алексей молча и тяжело положил руку на плечо посадничья сына Клементья Василича (подумалось: этот храбрее иных!) и, громко, для сопровождающего их московского боярина, повелел:

— Поскачешь в Новгород! Яви Совету предложенья великого князя! Да помыслят! — помолчав, добавил, незаметно сжимая плечо Клементия: — Зайди за грамотою!

В тесном покое временных посольских хором, глазами удалив служек, высказал вполголоса, но твердо:

— Скачи опрометью! Надобно опередить московита! Пусть ся готовят к приступу! Вот тебе мой перстень с именною печатью: бояре поймут! — И, не давая тому раскрыть рта, быстро благословляя, повторил повелительно: — Скачи!

Клементий прибыл вовремя. Город, доселе надеявшийся откупиться от великого князя серебром, разом проснулся. Близкая беда вразумила наконец маловеров и слабодушных. Спешно укрепляли возводимый из рубленых гордень острог, обливали водою вал, лихорадочно оборужались. Оба кормленых князя, Патрикий Наримонтович и Роман Юрьич, с дружинами копорских князей и с городовым ополчением к ночи выступили к Жилотугу.

И когда передовые разъезды москвичей, посланные Владимиром Андреичем, запоказывались под Ковалевом, город уже был готов к обороне и приступу. Владимир Андреич сам, недовольно хмурясь, озирал далекий, чуть видный отселева город. Тускло посвечивали искорками среди серо-синей мглы купола соборов. Там и тут подымался к небу густой дым.

— Кто повелел?! — рыкнул, разъярясь было, серпуховский князь, досадуя на глупую резвость московских воевод.

— Сами запалили! — отвечал подскакавший молодший. — Пригородные монастыри жгут! Не было где нашим остановить!

День изгибал. В сумерках, там и тут, вспыхивало, виднее становило веселое яростное пламя. Владимир Андреич, сердито перемолчав, заворотил коня, поскакал к двоюродному брату с докладом.

Дмитрий уже по шагам в сенцах узнал воеводу. Владимир Андреич вошел крупный, заматеревший, с решительным, обожженным морозом и ветром лицом, на ходу отрывая и сбрасывая ледяные сосульки с усов и бороды. Не блюдя старшинства, свалился на лавку. Вдруг, непутем, подумалось: "А что, ежели…?" — Дмитрию было втруд встать на ноги, и он неволею завидовал здоровью брата. И опять с надсадною болью вспомнился сын, Василий, безвестно погинувший в Орде. Не для его ли спасения он добивается ныне восьми тысяч отступного с Великого Новгорода! А ежели Василия уже нет в живых? Федька Свибл прочит в наследники Юрия… Впервые, кажется, подумалось подозрительно о Свибле. Что смерть грядет и он смертен, как и прочие, Дмитрий знал слишком хорошо… Не то долило! Судьба княжества, устроение, ради которого положил без отстатка жизнь свою покойный батька Олексей, устроение, которое мог разрушить, и легко разрушить, любой, и Федька Свибл, и даже вот он, Владимир, что сейчас жадно пьет квас из кленовой резной братины и, откидываясь, отдуваясь, утирая горстью мокрые бороду и усы, выговаривает наконец:

— Новогородцы ти посады жгут! И монастыри жгут округ города!